Так или иначе, в попавшейся мне на глаза учетной ведомости убыли личного состава 8-й армии РККА, датированной 14 марта 1940 г. (т. е. следующим после подписания перемирия днем) напротив фамилий Брячиславцев, Евтюх и Сидоренко стояло казенное, написанное от руки синими чернилами «пропал без вести с 3 февраля 1940 г.». И эта же дата стояла в ведомости напротив еще трех сотен фамилий бойцов и командиров, единственной памятью о которых, похоже, остались несколько вот этих пожелтевших листков с машинописным текстом. Хотя, как мне казалось, капитан Брячиславцев погиб намного раньше этой даты. Но не буду забегать вперед.
Снаружи сильно воняло выхлопными газами, и мое немногочисленное воинство ждало возле тарахтящих на холостых оборотах пикапа и Т‐37. Бойцы молча топтались на месте, борясь подобным образом с холодом, а присевший на лобовую броню танка невозмутимый Смирнов снаряжал патронами магазины своей СВТ. Этих магазинов у него было ненормально много – штук пять или шесть.
– Все, – сказал я, выйдя на свет. – Можем ехать восвояси.
– И что они сказали? – поинтересовался сразу вышедший на передний план Воздвиженский.
– А чего они скажут? Ну не хотят они прорываться, хоть ты тресни. Перестраховщики. Дополнительный приказ от командарма или командира дивизии им, видите ли, нужен. Желательно – письменный. Предпочитают геройски погибнуть, но с места не сдвинуться…
– Почему? – удивился Воздвижеский.
– Потому что они, судя по всему, оптимисты, а я, увы, реалист, то есть достаточно хорошо информированный оптимист. И, вдобавок, еще и стихийный диалектик-практик, как выражались наши дорогие Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Так что, возможно, зря мы сюда ездили. Понятен сей неутешительный итог?
– Так точно!
– Мне бы вашу понималку, товарищ Воздвижеский, я бы вообще горя не знал! – сказал я и, повысив голос, продолжил: – Значит так, орлы! Сюда белофинны нас пропустили относительно легко, но сейчас, на обратном пути, они нас непременно встретят. Так что готовьтесь к худшему. Если будет сильный огонь по нам, без возможности продолжать движение, – останавливайтесь, спешивайтесь, залегайте и отстреливайтесь, или по визуально обнаруженному противнику, или по командам, моим или товарища Смирнова. И все-таки старайтесь бить прицельно, чтобы патроны не пропадали зря. Все ясно?
– Так точно, – ответил нестройный хор простуженных голосов.
– Тогда по машинам! – отдал я команду и пошел к танку.
– В прошлый раз мы проехали место засады, а потом вернулись, – сказал я Смирнову, примостив задницу на ледяной броне позади башни Т‐37. – И, как мне кажется, теперь, видимо, стоит высадиться заранее, как только мы обнаружим место засады.
– Хорошо, как скажете, – ответил Кюнст без малейших эмоций, присаживаясь на танк рядом со мной. – Но я не думаю, что это поможет. Наше положение более чем невыгодное и к тому же нас слишком мало…
Я на это ничего не ответил, тем более что в этот момент танчик под нашими задами взревел и медленно тронулся. Миновав местные, довольно пародийные, посты и секреты, мы выехали на дорогу и двинулись в обратном направлении.
Миновали приметный трактор С‐60. Дальше на нашем пути замаячили брошенная «трехдюймовка» и горелый «ЗиС‐16».
– Впереди, слева за поворотом, кто-то есть, – сказал в этот момент Смирнов.
Кажется, началось…
– Стоп! – скомандовал я, одновременно обращаясь и к боязливо выглядывавшему из открытого башенного люка Воздвижнскому, и к сидевшему под своей броневой крышкой мехводу. «Поплавок» послушно встал, тарахтя мотором на холостых оборотах. Видя нашу остановку, метрах в пятидесяти позади нас остановился и «Газик».
– Так, – сказал я танкистам. – Сейчас мы с товарищем сержантом пройдем вдоль дороги вперед. Похоже, там засада. Если начнется стрельба – сразу выдвигайтесь к нам на помощь. Бог даст, проскочим…
Сказал это и понял, что, пожалуй, излишне оптимистично смотрю на перспективы и свои, и этих добровольно вызвавшихся на опасное и где-то даже безнадежное дело бойцов.
В общем, взяв автомат на изготовку, я спрыгнул с брони и, проваливаясь в снег на обочине дороги, пошел вперед, вслед за Смирновым, стараясь попадать своими подошвами в оставляемые им следы.
Можно сказать, что мы так крались.
Пейзаж был однообразен – снег и елки, за которыми особо ничего не было видно. Однако шагов через пятьдесят в месте, где дорога слегка поворачивала, Смирнов остановился и поднял руку. Правильно поняв этот интернациональный жест, я тоже замер на месте, в нескольких шагах за его спиной.
– Ну и что там? – спросил я, стараясь говорить как можно тише.
– Левее и дальше, за деревьями, больше десяти человек с оружием. И судя по большим массам металла, у них там два ручных пулемета или что-то похожее.