Охотники до чужих денежек

– С того! – огрызнулась та, узрев в его словах насмешку. – Пропала она, зазноба твоя!

– Как пропала?

– А так! Исчезла, и нету. Вот уже два дня, как нету. Прямо в тот день и пропала, как ты ее... – Она шлепнула его ладонью по заросшей щетиной щеке. – Кобель бесстыжий! Я уж было подумала, что она руки на себя наложила из-за тебя, мерзавца.

– Ладно, хорош! – грубо оборвал ее сын, увернувшись от очередной пощечины, которой она хотела было его наградить. – Рассказывай лучше побыстрее!

– Ну, узнала я, значит, обо всем и душой заболела. Не приведи господи тебе от своих детей такого дождаться... коли они у тебя когда-нибудь будут. – Вера Васильевна укоризненно погрозила ему кулаком. – Мучилась я, мучилась, да давай к ней в дверь звонить. Только она и раньше мне не открывала, хотя и дома была, а тут разве откроет. А на другой день смотрю, дверь-то и приоткрыта. Я ее толкнула и зову девку по имени. А в ответ тишина. Я прошла в прихожку, там ничего не видно, темно. А сердце словно сбесилось, стучит. Страшно мне было, Даня. Жутко было. Думаю, сейчас зайду, а она, не приведи господи, в петле мотается. Только не было ее дома.

– А с чего же дверь открыта?

Удивительной особенностью обладал организм Данилы. Стоило только ситуации измениться и принять очертания надвигающейся беды, как он мгновенно группировался и хмель из его головы выветривался, не оставляя никаких следов.

Вот и сейчас Вера Васильевна не без удивления взирала на собственное чадо, с самым серьезным и трезвым видом внимавшее ее рассказу, будто бы и не его полчаса назад притащили на ее порог едва ли не бездыханного.

– Ты не перебивай, а слушай. Я почти все комнаты обошла: нигде и никого. Потом слышу шорох какой-то. Дверь в ванную открыла, а он, голубчик, стоит и морда вся в мыльной пене.

– Чего?!

– Вроде бриться собрался, говорю! В руке станок бритвенный, морду намыливает и весело так мне подмигивает. Говорит, ты чего, мать? Я про Элку спросила, а он мне говорит, что она в магазин ушла. Только врал он, Даня, точно врал. Он и сам туда попал непонятно как и непонятно зачем. А Элка пропала, поверь мне. Спасать ее надо!

– Придумываешь ты все, мать, – сник мгновенно Данила, стоило матери упомянуть о незнакомце в ванной комнате Эльмиры, застигнутом за столь интимным занятием. – Может, и ушла она, а дверь не заперла, потому как гость у нее был. Он пошел бриться. Дверь сквозняком приоткрыло, он и не слышал. Все сходится.

– Ничего не сходится, сынок! Ничего! – Вера Васильевна гневно задышала, негодуя на непонятливость сына, не желающего замечать ничего странного в том, что ее поразило до глубины души. – Кто, скажи мне, будет бриться в уличных ботинках у себя в ванной? Молчишь? То-то же! А куртку на крючочек повесил, вроде я совсем дура безмозглая!

– Какую куртку?

– В какой пришел, в какой потом и ушел. Кожаная зеленоватая такая. Висит под полотенцем. А на ногах ботинки сырые. Что скажешь?

– Да-а, тут есть над чем подумать, – вновь оживился Данила. – В куртке да в ботинках бриться мало кто в ванную ходит.

– Так он и не побрился вовсе. Я же за ним проследила. Морду вытер и ушел. А я за ним в глазок наблюдала. И знаешь куда пошел?

– Куда?

– В дом напротив. В средний подъезд вошел...

– Какой он из себя? Такой высокий приторный красавчик?

– Нет. Обычный совсем, среднего роста и с залысинами большими. Так что делать будем, Даня? Что с девкой-то? Пропадет ведь, шалашовка.

– Что делать, что делать? – Данила принялся потирать пощипывающие глаза. – Искать будем, что же еще! А там что хочет, то пусть и делает со мной. Хочет, в тюрьму отправляет. Хочет, еще что. Теперь это в ее воле: казнить меня или миловать.

Глава 22

– Ты хотел заняться любовью с родной сестрой?! – Драматизм в голосе Анны вывел его из оцепенения.

– Да, наверное... – Вениамин повернулся к ней и оценивающе смерил ее взглядом. – Тебя это шокирует?

– Гм... Вообще-то меня достаточно сложно чем-либо удивить, но... – Она заученно переплела длинные стройные ноги и слегка откинулась от него, выставляя на обозрение красивое тело. – Все это не совсем обычно. К тому же...

– К тому же?

– Ты мне что-то недоговариваешь. Что-то такое, в чем тебе, возможно, стыдно признаться даже самому себе. Я не права? – Заметив, что выражение глаз Вениамина несколько сменилось, перестав быть холодным и отстраненным, она соскользнула с тахты и медленно двинулась по комнате, подбирая с пола разбросанные вещи. – У меня так вообще сложилось впечатление, что к этой девушке ты испытываешь чувство, сильно отдающее ревностной какой-то завистью. Опять оговорюсь – мне сложно судить, не зная всей подоплеки этой трагедии.

– Трагедии?

– Именно! – Анна вышла из комнаты, неся перед собой одежду, и тут же вернулась, быстренько развесив ее в прихожей на вешалке. – В этом твоя трагедия, Алик. Хотя думается мне, что это не твое.

– Вениамин... Меня зовут Вениамин, – пробормотал он с некоторой долей замешательства и, уловив ее недоверчивую усмешку, поспешил уверить: – Честно! Аликом звали его... моего отца.

– А... понятно... Он не жил с тобой?

– Нет.