Охотники за алмазами

Над горой стояло облако, заходящее солнце окрасило его в цвета мандарина и персика. Старик смотрел в окно на это облако; опускаясь в долину, оно таяло.

Когда Джонни вошел в кабинет, Старик отвернулся от окна, и Джонни сразу понял, что в его отсутствие произошло нечто важное.

В поисках ответа он быстро взглянул на Майкла Шапиро, но тот склонил поседевшую голову над бумагами, которые держал на коленях.

– Добрый вечер, – обратился Джонни к Старику.

– Садись сюда. – Старик указал на кожаное испанское кресло напротив своего стола. – Читай, – приказал он Шапиро.

Прежде чем начать, Майкл откашлялся и подровнял стопку бумаг.

Старик сидел, не отрывая взгляда от лица Джонни. Разглядывал он его откровенно и внимательно, но Джонни не испытывал никакого неудобства. Глаза Старика как будто ласкали его.

Майкл Шапиро читал внятно, подчеркивая значение запутанных юридических оборотов. Документ представлял собой последнюю волю и завещание Старика, и Майклу понадобилось двадцать минут, чтобы прочесть его. Когда он закончил, наступила тишина. Наконец Старик нарушил ее.

– Ты понял? – спросил он. Голос его звучал мягче обычного. Сам он, казалось, сморщился, плоть стаяла с костей, оставив их сухими и легкими, как высохший на солнце скелет давно погибшей морской птицы.

– Да, понял, – кивнул Джонни.

– Объясни попроще, без этой юридической тарабарщины, на всякий случай, – сказал Старик, и Майкл снова заговорил.

– Личное состояние мистера Ван дер Била, за исключением его доли в «Ван дер Бил дайамондз», после выплаты всех налогов и затрат, образует фонд, принадлежащий двум его детям. Трейси…

Старик нетерпеливо прервал, смахнув слова Майкла, как муху.

– Не это. Компания. Расскажи ему о долях по компании.

– Доля мистера Ван дер Била в компании делится на три равных части между тобой и его двумя детьми. Трейси…

Старик снова перебил:

– Черт возьми, он знает, как их зовут.

Впервые они услышали ругань из уст Старика. Майкл печально улыбнулся Джонни, как будто просил у него прощения, но тот внимательно смотрел на Старика, изучая его лицо, чувствуя, как в нем нарастает чувство удовлетворения.

Третья часть доли Ван дер Била в компании – не слишком большое состояние. Никто лучше Джонни этого не знал.

И все же имя Джонни упомянуто рядом с именами Бенедикта и Трейси, он опять среди них. Ради этого он трудился все эти годы. Это публичное провозглашение, признание перед всем миром.

Джонни Ленс наконец обрел отца. Он хотел протянуть руку и коснуться Старика. Грудь его вздымалась, горло перехватило от эмоций. В глазах защипало. Джонни мигнул.

– Это… – начал он. Голос его дрогнул, он откашлялся. – Не знаю, как сказать вам…

Старик нетерпеливо прервал его, повелительным жестом заставив замолчать, и прохрипел, обращаясь к Майку:

– А теперь прочти ему добавление к завещанию. Нет, не читай. Просто объясни.

Выражение лица Майкла изменилось; читая, он глядел только на бумаги, как будто не решался встретиться с Джонни взглядом, без надобности откашливался и ерзал на стуле.

– Согласно добавлению к завещанию, датированному тем же числом и должным образом подписанному мистером Ван дер Билом, передача доли «Ван дер Бил дайамондз» Джону Ригби Ленсу осуществляется при том условии, что вышеназванный Джон Ригби Ленс лично гарантирует все долги компании, включая все нынешние и прошлые долги, а также проценты по ним, плату за разработку недр и опцион.

– Боже, – сказал Джонни, застыв в кресле и недоверчиво глядя на Старика. Стеснение в груди прошло. – Что вы хотите со мной сделать?

Старик отпустил Майкла Шапиро, даже не взглянув на него:

– Позвоню, когда ты мне понадобишься. – И, когда Майкл вышел, повторил вопрос Джонни: – Что я хочу с тобой сделать? Хочу, чтоб ты отвечал за долги в два с половиной миллиона рандов.

– Но никто ко мне не обратится за ними. Я на своем личном счете не смогу наскрести даже десяти тысяч. – Джонни раздраженно покачал головой. Вся эта история казалась ему нелепостью.

– Есть один кредитор, который явится к тебе и потребует, чтобы ты отвечал по закону. Не для того, чтобы получить деньги, а для личного удовлетворения. Он раздавит тебя – и будет ликовать при этом.

Джонни недоверчиво прищурился.

– Бенедикт?

Старик кивнул.

– На этот раз у Бенедикта на руках будут все карты. Он не сможет лишить тебя должности управляющего, потому что тебя поддержит Трейси, как она это всегда делала, но сможет со своего места председателя совета директоров следить за каждым твоим шагом. Он сможет преследовать тебя, разорить тебя и компанию, сам не понеся при этом финансового ущерба. А когда ты падешь – сам знаешь, ждать от него милосердия не стоит. Тебя пожрет созданное тобой же чудовище.

– Созданное мной? – пораженно переспросил Джонни. – Что это значит?

– Ты сделал его таким, каков он сейчас – слабым и никчемным…

– Вы сошли с ума. – Джонни вскочил на ноги. – Я никогда ничем не вредил Бенедикту. Это он…

Но Старик хриплым голосом оборвал протесты Джонни.

– Он старался бежать наравне с тобой – и не мог. Он сдался, стал слабым, порочным. О, я знаю, каков он, – таким его сделал ты.

– Пожалуйста, послушайте. Я не…

Но Старик безжалостно продолжал:

– Трейси тоже, ты разрушил и ее жизнь. Ты поработил ее в своем грехе…

– Той ночью! – закричал Джонни. – Вы никогда не давали мне возможности объяснить. Мы никогда…

Голос Старика прозвучал как удар хлыста:

– Молчи!

Джонни не мог не повиноваться, слишком глубоко въелась привычка. Старик дрожал, глаза его страстно сверкали.

– Обоих моих детей! От тебя чума на меня и на всю мою семью. Мой сын – слабовольный развратник, который тщится спрятаться среди развлечений и удовольствий. Я даю ему возможность уничтожить тебя, и когда он это сделает, может, он станет мужчиной. – Голос Старика теперь звучал напряженно и болезненно. Он с усилием глотнул, у него перехватило горло, но глаза его не смягчились. – Мою дочь преследует похоть. Ты разбудил эту похоть, и она пытается уйти от своей страсти, от своей вины. Твое уничтожение освободит ее.

– Вы ошибаетесь, – крикнул Джонни, отчасти протестующе, отчасти с мольбой. – Позвольте мне объяснить…

– Вот как все будет. Я сделал тебя уязвимым, привязал тебя к гибнущей, парализованной и терпящей крах компании. На этот раз мы от тебя избавимся. – Старик дышал тяжело и быстро, как бегущая собака. Дыхание у него прерывалось, было видно, что ему больно. – Бенедикт уничтожит тебя, а Трейси будет свидетелем этого. Она не сможет помочь тебе, ее наследство я тщательно обезопасил, у нее нет контроля над капиталом. Твоя единственная надежда – «Зимородок». Но он превратится в вампира и выпьет всю твою кровь! Ты спрашивал, почему я систематически переводил деньги «Ван дер Бил дайамондз» в другие мои компании? Теперь ты знаешь ответ.

Губы Джонни шевельнулись. Он побледнел. Голос его прозвучал негромко, он почти шептал.

– Я могу отказаться подписать гарантию.

Старик мрачно улыбнулся, в его улыбке не было ни тепла, ни радости.

– Подпишешь, – хрипло сказал он. – Гордость и тщеславие не позволят тебе отказаться. Видишь ли, я тебя знаю. Я изучал тебя все эти годы. Но даже если ты откажешься, все равно я тебя уничтожу. Твоя доля перейдет к Бенедикту. Тебя выбросят. Выбросят. Мы наконец-то с тобой покончим, – голос его упал. – Но ты подпишешь. Я знаю.

Джонни невольно умоляюще протянул к Старику руки.

– И все это время… Когда я оставался с вами, когда я… – У него сел голос. – Неужели вы никогда ничего ко мне не чувствовали, вообще ничего?

Старик сел в свое кресло. Казалось, самообладание вернулось к нему. Теперь он заговорил тихо, кричать больше не было необходимости.

– Вон из моего гнезда, кукушонок. Убирайся – лети! – сказал он.

Выражение лица Джонни медленно изменилось, на скулах заходили желваки. Он расправил плечи, агрессивно выставил вперед челюсть, сунул руки в карманы, сжав их в кулаки.

Кивнул в знак того, что понял.

– Понимаю. – Снова кивнул и вдруг улыбнулся. Улыбка вышла неубедительная, рот у него дергался, в глазах застыло выражение преступника, убегающего от преследователей. – Ладно, злобный старый ублюдок. Я вам покажу.

Повернулся и, не оглядываясь, вышел.

Лицо Старика отобразило глубокое удовлетворение. Он захихикал, но тут у него перехватило дыхание. Он закашлялся, и боль в горле заставила его ухватиться за край стола.

Он чувствовал, как рак – смерть – ворочается в его плоти, все глубже погружая клешни в горло и легкие, – и боялся.

От боли и страха он закричал, но во всем доме никто его не услышал.