Охотники за голосами

«Уазик» размеренно гудел на ровной укатанной снежной дороге. Женька, севший на переднее сиденье, всю дорогу оживленно разговаривал с водителем о жизни, деньгах и хозяйстве. Могучий Андрей увлеченно, все время помогая себе жестами, подробно объяснял Круглому, как он восстановил дедов дом, который сто пятьдесят лет стоял и теперь еще столько же простоит, как срубил новую баню, которую они вот счас сами и проверят, и за какую цену он теперь сдает мед и рыбу перекупщикам. Женька жалился, словно начальнику и покровителю, на сложности в бизнесе, непомерную аренду и поиски кредита на постройку нормального бокса вместо двух спаренных гаражей, которые он по дешевке выкупил у пенсионеров-соседей. При этом Круглый, искреннее радуясь встрече, совершенно забыл о времени и рассказывал все подряд, включая то, что будет у него только через четыре года. Впрочем, Андрюха, не чаще одного раза в год выбирающийся дальше Парабели, на противоречие между «взять кредит на бокс в гаражах» и «старый бокс в гаражах надо продавать», никакого внимания не обращал.

Кобылкин тихо скукожился на заднем сиденье и уставился в окно. Ленты белых, до боли в глазах, гладей проток и озер, скопления зеленых облаков кедровых крон, могучие пихты и ели, полуголые кривые лесины до неба, выдававшие заболоченные места, кустарник, осинки и березки джунглями переплетенные в тени хвойных великанов, резкие тени в закате идеально прозрачного мартовского вечера вводили Сашку в тихое умиротворение. «Какие революции, цари, города – букашки на теле природы, – думал он, ощущая, как веки наливаются свинцом и приятное тепло обволакивает его под колыбельную в исполнении мотора «уазика». – Хорошо, как в храме на Рождество». Потом он подумал, что эта застывшая, но живая и дышащая вокруг него красота и есть храм, раз такие чувства умиротворения и единства с миром возникают в душе. Затем, не в силах бороться с разлитой внутри теплотой и тяжестью, он подумал о том, что лучше бы ему не спать, чтобы не проснуться, не дай Бог, где-нибудь в древней Москве, что как можно не любить Сибирь и променять это все на что-то другое. «Никуда от тебя не уеду, Сибирушка моя, вот спасем царя, и на рыбалку», – Кобылкин провалился в сон, а его храп органично вплелся в урчание двигателя и разговор сидящих впереди.

Неожиданное застолье

– Хор-рош, говорю! – прогремел Андрюха. – Верю, верю, что нашего сибирского складу, ой, шкуру сожжешь!

Перед лежащим на полке хозяином стоял ехидно улыбающийся Круглый с пластырем на виске, скрытым под ушанкой, с ковшом в одной руке и огромным березовым веником в другой. Он методично изгалялся над Андреем, добродушно припоминая ему все его колкости в адрес «столичных штучек» и «городских неженок».

– Ты, брат, не позорь нарымские химвойска, терпи, где ж это видано, чтоб медведя до смерти запарили, – смеялся Женька, со всего маху прижигая его напоследок веником по голой заднице. – Все, теперь сам догоняйся, Андрюх!

Кобылкин сидел на верхнем полке в углу, растирая себя пихтовым веником и улыбаясь мелкому хулиганству брата. Запахи древесной смолы, пота, пихтового масла, зверобоя и душицы, заваренной тут же в шайке с вениками, аромат березы в густом, влажном и обжигающем воздухе волнами носились по парилке, разгоняемые летающими в руках трех мужиков вениками. Андрюха не хотел сдаваться в очередном шуточном состязании с гостями и сказал:

– Стоп, парни! А че все обтираться снегом, как бабы. А давайте, кто глубже сугроб под собой протопит! Значит, выбегаем, туда в сторону стаек, где кедра около дорожки, я там наст убрал – можно нырять. Прыгаем пластом, и под кем глубже сугроб протает, а? Это вам не под елку отлить! Даю подсказку, главное вовремя перевернуться на спину, как передок начнет остывать! А, слабо?

Кобылкин молча взял ковш, плеснул воды на раскаленные камни, схватил веник и сказал, закрывая им лицо от обжигающего пара: «Чур, по моей команде и бегом, а то последний тут еще греться будет!»

Через пару минут с криками, как дети малые, мужики с разбегу пластом сиганули в огромный, почти по грудь, сугроб. Полежали. Перевернулись на спину. Снаружи это выглядело, как будто три тела медленно в клубах пара засасывает в сугроб. Победил хозяин. Яма под ним была почти по пояс и пролежал он, соответственно, дольше всех. Сделав еще пару заходов в парилку, красные, чистые и счастливые, мужики ввалились в избу и упали на диваны в большой комнате.

Дом был действительно просторный, разделенный огромной русской печью, около которой висела детская люлька, словно в краеведческом музее. Кобылкин, глядя в потолок, спросил у хозяина.

– У тебя там нижние венцы бревен у дома – с полметра толщиной, наверное? Как ты новый фундамент заводил, я не понимаю, и как они не сгнили за столько лет, ведь снегом же, всяко, каждый год заваливает…

– Пять венцов нижних – лиственница, она только каменеет от влаги. Я-то чего, тут домкрат, тут на трос к трактору, тут мужиков позвал, а вот как они раньше строили, я и сам не пойму, если честно.