Но он был не один такой. И во многом именно полукровки крепче всего держались за традиции и обычаи сэтийцев. Чистокровные племена ушли воевать – все молодые копейщики и женщины-лучницы – под знамёнами Малазанской империи. А когда вернулись, они уже не были сэтийцами. Они стали малазанцами.
Поэтому Корик погрузился в старинные обряды – те, что ещё помнили, – но все они были, он это понимал уже тогда, пусты и лишены божественного присутствия. Служили лишь живым, полукровкам, родичам.
Не было в этом никакого позора.
Потом, куда позже, Корик нашёл собственный язык, защищая презренные жизни тех женщин, ради которых обучился прежде пустому идолопоклонству. Заботливый диалект, призванный лишь служить живым, знакомым, стареющим лицам, отплатить за добро нежеланным теперь бывшим шлюхам, которые одарили его в детстве. А потом он видел, как они умирали – одна за другой. Изношенные, истерзанные сотнями жестоких рук, равнодушием мужчин и женщин города, которые провозглашали экстаз поклонения богам, когда это было удобно, а затем оскверняли человеческую плоть холодной похотью, похожей на алчность хищника, готового убивать.
В глубоком сне, вызванном карельбаррой, мёдом-богоносцем, Корику не явился никто. Его ждало лишь небытие.
Что до фетишей… у них было иное предназначенье. Совсем иное.
Хруст мрачно посмотрел на Прыг-Огузка, бога-саламандру, главного из главмаршалов, а затем на огромное, мрачное Моттское болото. Как он тут очутился? Нечего ему здесь делать. Что, если братья его найдут?
– Не буду.
–
– Не хочу. Уходи. Не желаю с тобой говорить. Проваливай.
– Не найдут. Они не ищут даже.
– Никакой я тебе не дружочек. Отвали.
– Ничего я не делал!
Джамбер Валун, ныне известный как Хруст, вздохнул и сжал пальцы на хвосте бога-саламандры.
Тот рванулся – и в кулаке у него остался только хвост.
Прыг-Огузок побежал прочь, заливаясь хохотом.
«Оно и хорошо, – подумал Хруст. – Других-то шуток он не знает».
Корабб стоял посреди пустыни, и через жаркое марево кто-то шёл к нему. Ребёнок. Ша'ик Возрождённая, провидица вернулась, чтобы повести на смерть новых воинов. Он ещё не мог различить её лица – что-то не так с глазами. Выгорели, кажется. Или их вырвал ветер, Корабб сам не знал, но видеть было больно. А видеть
Она подошла ближе. И чем ближе провидица подходила к тому месту, где он стоял, тем больше подводило Корабба зрение, а когда воин услышал, что Ша'ик остановилась рядом с ним, Корабб Бхилан Тэну'алас окончательно ослеп.
Но не оглох, ибо услышал, как она шепчет:
–
– Открывай глаза, друг.
Он не хотел. Все от него жаждали решений.
От него, всё время, а он уже не желал ничего решать. Никогда. Вот теперь всё было хорошо. Медленно погружаться, тонуть под ничего не значащий шёпот, в котором даже не было слов. Ничего другого он уже не хотел. Больше ничего.
– Просыпайся, Скрипач. В последний раз, чтобы мы могли поговорить. Нам нужно поговорить, друг.
– Вал. Чего тебе нужно?
Сапёр ухмыльнулся:
– Бьюсь об заклад, ты решил, что тоже умер, да? Что вернулся к своим старым приятелям. «Мостожог» там, где «мостожоги» никогда не умирают. Бессмертная армия – ох, обдурили мы Худа, ещё как обдурили. Ха! Так ты думаешь, небось? Так где же Тротц? Где все остальные?
– Ты мне скажи.