Флакон выбрался в пролом, протиснулся наружу, а затем вдруг покатился вниз и тяжело упал на живот.
Вздохнуть ему удалось далеко не сразу, потом маг поднял голову – и уставился на сапоги капитана. Флакон выгнулся луком и вскинул руку, отдавая честь – всего на миг.
– В прошлый раз получилось лучше, Флакон.
– Капитан, я – Улыбка…
– Знаешь, солдат, хорошо, что ты половину груза снял с плеч Улыбки. Не поступил бы так – что ж, думаю, настолько долго бы не прожил…
Он увидел, как Фарадан повернулась, глухо заворчала, а затем один сапог поднялся, чуть сдвинулся в сторону и завис…
…над крысой Флакона…
…и резко опустился – но его рука метнулась вперёд, отбила сапог в сторону – в последний момент. Капитан пошатнулась, затем выругалась.
– Ты что, свихнулся?..
Флакон перекатился ближе к крысе, подобрал её обеими ладонями и прижал к груди, перевернувшись на спину.
– Ещё нет, капитан. Это
– Мерзкие, отвратительные твари.
– Только не она. Не И'гхатан.
Фарадан Сорт уставилась на него сверху вниз.
– Её зовут И'гхатан?
– Да. Я так решил. Только что.
Спрут неуклюже спускался вниз:
– О, боги, капитан…
– Тихо, сапёр. Если у тебя остались силы – и лучше бы остались – помоги остальным выбраться.
– Так точно, капитан.
Спрут повернулся и снова полез наверх.
Продолжая лежать на спине, Флакон закрыл глаза. Он поглаживал мягкую шёрстку И'гхатан.
Он вдруг осознал, что над ним стоит Улыбка. И смотрит.
Чародей сумел слабо, смущённо улыбнуться, гадая, сколько она успела услышать и понять.
– Все мужики – сволочи.
Они кашляли, плакали, бормотали что-то невнятно – солдаты сидели и лежали вокруг Геслера, который стоя пытался подвести счёт – имена, лица, невыносимая усталость всё плавила воедино. Он увидел Осколка – его сестра, Синн, свернулась у него на руках, точно младенец, и крепко спала, а в раскрытых, невидящих глазах капрала застыло что-то вроде потрясения. Рядом был Тюльпан – тело изорвано, множество рваных царапин – но он прополз весь путь без жалоб, а теперь сидел на камне, молчаливый, окровавленный.
Хруст присел на корточки рядом с утёсом и пытался выломать двумя обломками камня кусок золота, сплавившегося со свинцом. На его длинном, уродливом лице застыла глуповатая ухмылка. Улыбку окружили дети – от такого внимания она явно страдала, и Геслер заметил, как она поднимает глаза к ночному небу – снова, и снова, и снова, и этот жест сержант отлично понял.
Флакон их вывел. Со своей крысой.
– Капитан! Мы двоих потеряли!
Все головы повернулись к нему.
Капрал Битум вскочил на ноги, затем пошатнулся, как пьяный, повернулся к стене теля.
Бальзам прошипел:
– Скрипач… и этот пленник! Ублюдок его убил и теперь там внутри прячется! Ждёт, пока мы уйдём!
Корабб тащил умирающего столько, сколько смог, но теперь и ему, и малазанцу пришёл конец. Они застряли в сужающемся тоннеле, в непроглядной тьме, и Корабб даже не был уверен, что двигается в правильном направлении. Может, они повернули назад? Он ничего не слышал… никого. Раньше ползли, пыхтели, протискивались… наверняка поползли не в ту сторону.
Не важно, всё равно им отсюда не выйти.
Никогда. Два скелета останутся лежать под мёртвым городом. Достойный курган для воина Апокалипсиса и малазанского солдата. Справедливо, даже – поэтично. Корабб не будет жаловаться, и когда встанет рядом с этим сержантом у Врат Худа, будет гордиться таким спутником.
Столько всего в нём изменилось. Корабб больше не верил в правое дело. Уверенность, определенность – это иллюзия, просто ложь. Фанатизм – яд для души, и первой жертвой в его бесконечном списке значилось сочувствие. Кто может говорить о свободе, если его собственная душа скована цепями?
Теперь он наконец, кажется, понял Тоблакая.