Охотники за костями. Том 2

– Против якатаканского винограда дурного слова не скажу, – заметил бывший священник. – Но местная водица превращает твоё любимое вино в змеиную мочу.

– Да, похмелье тяжёлое, – согласился Чужеземец.

– И это то, чего ты добиваешься?

– Верно. Будит меня ночью раз за разом, почти каждый колокол. Башка трещит, мочевой пузырь вот-вот лопнет… но ведь не проснись я, так он бы мог и правда лопнуть. Сечёшь?

Банашар кивнул, обвёл взглядом таверну.

– Народу сегодня побольше обычного.

– Это тебе так кажется, потому что ты тут давно не был. Из Корела за прошлые три ночи три транспортных судна дошли и конвой.

Бывший священник посмотрел на моряков чуть внимательнее.

– Много болтают?

– Вроде того.

– И как прошла кампания?

Чужеземец повёл плечами.

– Иди и спроси, если тебе надо.

– Нет. Слишком много усилий. В этом вечная беда с вопросами…

– На них дают ответы. Да, ты это уже говорил.

– С этим у нас тоже беда – мы вечно повторяем одно и то же.

– Это ты, а не я. И в последнее время стало хуже.

Банашар сделал два глотка, утёр губы тыльной стороной ладони.

– Хуже. Да, точно.

– Ничего хорошего нет, – заметил Чужеземец, – когда человек торопится.

– Это гонка, – возразил Банашар. – Достигну ли я края и сигану вниз или спасение подоспеет вовремя? Я предложил бы пари на пару монет… и лучше ставь на первый вариант, чисто между нами.

Гигант – который при разговоре крайне редко поднимал взгляд и чьи кисти и запястья были испещрены шрамами и рубцами, – потряс головой.

– Если спасение – это женщина, только последний дурак возьмётся ставить против меня.

Покривившись, Банашар поднял кружку.

– Отличная мысль, друг. Предлагаю тост: за всех утраченных возлюбленных в этом мире. Что случилось с твоей? Или это слишком личный вопрос для столь неуверенных отношений, как наши?

– Не на тот ты камень прыгнул, – проговорил Чужеземец. – Я никого не терял, и, может, порой я и был бы рад махнуться с тобой местами, но не сегодня. И вчера тоже нет, и за день до того. Если задуматься…

– Не стоит продолжать. Моё спасение не женщина, и даже будь оно женщиной, не в женственности было бы дело, если ты понимаешь, о чём я.

– А, так это у нас опять был этот, как бишь его, гипотетический разговор?

– Да ты обучался малазанскому у культурного морехода, как я погляжу? Впрочем, слово «гипотетический» сюда не совсем подходит. Скорее, метафорический, я бы сказал.

– Уверен?

– Разумеется, нет, но ведь дело не в этом, согласись? Женщина – это разбитое сердце или просто глинистый склон, по которому ты скользишь, пока тебя не накроет… пока не накроет всех нас. – Банашар допил эль, помахал кружкой, приподнявшись с места, затем, рыгнув, вновь рухнул на скамью. – Говорят, один моряк-напанец выхлебал целый кувшин этого пойла, а потом пустил газы, стоя слишком близко к лампе. Ползадницы себе спалил. И я не могу не задаться вопросом, проливает ли это на тему нашего разговора какой-то свет?

– Я бы сказал, очень ненадолго.

Удовлетворённый таким ответом, Банашар ничего не стал говорить. Служанка подбежала и вновь наполнила кружку бывшего жреца. Он посмотрел, как она протискивается сквозь толпу – занятая женщина, у которой слишком много дел.

Остров очень просто считать чем-то отдельным – многие островитяне придерживаются этого узколобого взгляда, в основе которого лежат тупое чванство и самозацикленность, – но изоляция всегда поверхностна, это всего лишь обман. Осуши море – и проступит каменистая земля, соединяющая острова и материки; последователи Д'рек, Червя Осени, понимали это достаточно хорошо. Слухи, взгляды, моды, верования и убеждения передавались по волнам, разносились ветром, и те, кто воспринимал их достаточно легко, быстро становились для островитян своими, как если бы они обладали этим пониманием изначально.

Недавно случился погром, и в воздухе до сих пор попахивало золой из Мышатника, где воинственная толпа налетела на немногих оставшихся в квартале виканцев – конюхов, кожемяк, клепальщиков, плетельщиков чепраков. Там была даже старуха, лечившая ломовых лошадей и мулов… С отвратительным рвением их выволокли из жалких обиталищ – всех, от детей до глубоких старцев; разграбили их скудные пожитки, а затем забили камнями прямо посреди улицы. Дома были сожжены дотла.

Колтейн жив, говорили люди. Слухи ползли, что вся эта история – ложь, как и то, что адъюнкт якобы прикончила Ша'ик. Самозванка, как утверждали, искупительная жертва, чтобы армии было на ком выместить гнев. Что до самого восстания, то оно не подавлено, нет.

Бунтовщики попросту испарились, как это у них в обычае, затаились, убрали оружие в ножны, спрятали под телабами. Спору нет, адъюнкт загнала Леомана Кистеня в самый И'гхатан, но и это оказалось обманкой. «Красные клинки» вновь свободно гуляют по Арэну, кости Первого Кулака Пормкваля раскрошены и развеяны вдоль Арэнской дороги, и могильные холмы преданной армии Пормкваля поросли густой травой.