И разве не отправились озабоченные арэнцы на холм, именуемый Паденьем? И не разрыли курган в поисках останков проклятого Колтрейна? А также Бальта, Глазка и Сна? И разве не правда то, что они ничего не нашли? Так что всё это
И наконец, последние новости. О незадавшейся осаде. Об ужасающей чуме, поразившей Семь Городов. Разрозненные, бессвязные, слухи эти ворошили тлеющие уголья, подобно кочерге, и от них рассыпались искры во тьме. И чем дальше, тем шире разносились шепотки, звенящие яростной убеждённостью: Ша'ик Возрождённая вернулась и призывает к себе сторонников.
Последние камешки, переполнившие повозку.
В Мышатнике толпу не пришлось натравливать, ей не нужны были вожаки, не нужны указания свыше. Толпа понимала справедливость по-своему, и на этом острове – где зародилась Империя, – правосудие вершили руками, красными от крови. Избитые, изуродованные трупы были сброшены в реку, и без того полную мусора и нечистот, с водостоками под мостами, слишком узкими, чтобы тела унесло в море.
И это тоже было сочтено дурным предвестием. Древнее море отказалось принимать мертвецов. Маэль, напитанный возрождением веры на острове, не пожелал упокоить их в солёных волнах бухты Малаз – какие ещё нужны свидетельства?
Призрак императора был замечен в заросшем саду Мёртвого дома – призрак, пожиравший души убитых виканцев.
Из храмов Д'рек в Джакате и здесь, в Малазе, жрецы и жрицы исчезли, их видели только ночами. По слухам, они охотились на последних виканцев, затаившихся на острове – тех самых, что бежали, узнав о погроме в Мышатнике, – ибо Червь Осени также жаждала виканской крови.
Говорили, толпы скапливаются на старой границе, на материке, у кромки виканской степи, готовые в любой момент устремиться вперёд, дабы стереть с лица земли всех клятых предателей до единого, в их грязных, вонючих лачугах. И разве направила Императрица свои легионы, дабы рассеять это войско? Конечно же, нет, ведь она это
Тайшренн, Высший имперский маг, прибыл в Малаз и заперся в Паяцевом замке. Что привело его сюда? И почему его появление было предано огласке, ведь обычно этот загадочный чародей перемещался незримо и действовал во благо Империи где-то глубоко за сценой. На нём зиждилась власть Ласиин, он был её левой рукой – как правой был Коготь. И зачем же он явился сюда, если не для того, чтобы проследить…
Шесть гонцов на сегодняшний день. Всем было уплачено достаточно, чтобы не сомневаться в их надёжности, и все впоследствии клялись, что передали срочное сообщение дальше – стражу Паяцева замка, согбенному созданию, такому же старому, как твердыня, которую он охранял. И тот, в свою очередь, всякий раз кивал и заверял, что передаст послание Высшему магу лично в руки.
И по-прежнему ни ответа, ни приглашения.
Банашар не знал, что предпринять. Последний гонец был три недели назад.
– Отчаянием от тебя несёт, я гляжу. – Человек, сидевший напротив, вновь растянул губы в усмешке, но, стоило бывшему жрецу поднять на него глаза, и он привычно скользнул взглядом в сторону.
– Да ты влюблён?
– Нет, но мне почти любопытно. Я за тобой наблюдаю уже какое-то время. Ты сдаёшь, но медленно. Обычно у людей это мгновенно. Подняться с койки, подойти к окну, постоять без движения, пялясь в пустоту, чувствуя, как всё внутри рушится почти беззвучно, без шёпота, почти без пыли – просто растворяется в пустоте, и всё.
– Мне больше нравится, когда ты говоришь и думаешь как моряк, – заметил Банашар.
– Чем больше я пью, тем яснее мыслю и твёрже говорю.
– Дурной признак, мой друг.
– Я их собираю. Проклятье ожидания лежит не только на тебе.
– Многие месяцы!
– Годы, в моём случае, – отозвался собутыльник, погружая палец в вино, чтобы выловить упавшего мотылька.
– Тогда это тебе давно стоило бы сдаться.
– Возможно, однако я тут обрёл подобие веры. Недолго осталось, готов поклясться. Уже недолго.
Банашар хмыкнул.