– Утопающий ведёт беседы с глупцом, отличная ночь для попрошаек-акробатов, жонглёров и танцовщиц, где один, там и все, за две серебряных монеты наслаждайся хоть до бесконечности – и я серьёзно про бесконечность.
– Утопающие, мой друг. Я в них кое-что смыслю.
– Ну и?
– Что-то подсказывает мне, что про глупцов ты мог бы сказать то же самое.
Банашар отвернулся. Увидел ещё одно знакомое лицо, ещё одного здоровяка – пониже ростом, чем чужестранец, сидевший напротив, но столь же массивный, с лысиной, усеянной тёмными пятнами, и шрамами по всему телу. Ему как раз наливали тёмного малазанского эля. Бывший жрец возвысил голос:
– Эй, Норов! У нас тут есть место!
Он подвинулся, когда старый вояка направился в их сторону.
По крайней мере, теперь разговор вновь канет в пучину бессмысленности.
И тем не менее.
Где-то в подземелье, в далёком-далёком городе гнил гобелен. Пока он был свёрнут в рулон, там вили гнёзда мыши, жучки, личинки и черви разъедали батальные сцены, сплетённые сноровистыми руками мастеров, но даже забытый на многие годы во тьме, он продолжал цеплять взор яркими красками, и сцена, запечатлённая на огромном полотне, не утратила значения и смысла. Ещё лет пятьдесят он вполне мог протянуть, прежде чем гниль пожрала бы его окончательно.
Как никто другой, Альрада Ан знал, насколько равнодушен мир к необходимости сохранять то, что может быть утрачено. Прошлое, истории, насыщенные смыслом и значением. Мир был равнодушен к забвению, ибо память и знания ни разу не сумели остановить неумолимый круговорот глупости, поражавшей народы и цивилизации.
Гобелен некогда занимал всю стену справа от Обсидианового трона, на котором до аннексии восседал верховный король Синерозы, высший служитель Чернокрылого владыки, в окружении Совета магов Оникса в великолепных плащах из мягкого, жидкого камня, – но Альрада Ан интересовался лишь гобеленом, и им одним.
Повествование разворачивалось с того конца, что был дальше от престола. Три фигуры на фоне полночного неба. Три брата, рождённых чистейшей Тьмой, в которых мать не чаяла души. Каждый из них стал изгоем, в своё время и по своим причинам. Андарист, кого она сочла первым предателем. Все знали о ложности обвинений, однако узел лжи затянулся так туго, что никому не под силу было рассечь его, кроме самого Андариста – а он то ли не смог, то ли не пожелал этого делать. Преисполненный безутешной скорби, он принял изгнание, пообещав на прощание, что будет в одиночестве хранить Матерь-Тьму, даже если это никому, кроме него, не нужно, – и в том обретёт смысл жизни. Но даже это обещание не заставило её обратить на него свой взор. Братья не могли закрывать глаза на недопустимость произошедшего, и Аномандарис Пурейк первым бросил Матери-Тьме вызов. Что было сказано при этом, осталось ведомо лишь им двоим, однако ужасающие последствия стали вскоре для всех очевидны: Аномандарис от неё отвернулся. Он ушёл прочь, отрекаясь от Тьмы в своей крови, и обратился к Хаосу. Силхас Крах, самый загадочный из братьев, похоже, был человеком, терзаемым сомнениями, вечно старавшимся примирить непримиримое и уладить то, что уладить невозможно. Все усилия его оказались тщетны, и именно он пошёл на величайшее преступление из них всех.
В ней случались победы, поражения, великие кровопролитные битвы, и наконец в отчаянном бегстве Силхас Крах и его последователи присоединились к легионам Тени под началом безжалостного Скабандари – того самого, кто позднее заслужит прозвание Кровавый Глаз.
Такова была вторая сцена гобелена. Предательство, побоище. Но эдуры не рассчитали, они не смогли перебить их всех. Выжили тисте анди – раненые, отставшие, старики, и женщины, и дети. Все, кого не было на поле боя. Они видели всё. И сумели спастись.
Третья сцена изображала их торопливое бегство, отчаянный бой, принёсший четверым юным магам, – которые впоследствии основали Орден Оникса, – победу, после чего они получили достаточную передышку, чтобы замести следы с помощью новообретённой магии, укрыться от преследователей и создать убежище…