Охотники за микробами

«Попробуем немного видоизменить его», – сказал Пауль Эрлих, зная отлично, что химики, изобретатели атоксила, уверяли, что его нельзя изменить без того, чтобы он не распался. День за днем в послеобеденные часы Эрлих возился один в своей лаборатории, не похожей ни на одну химическую лабораторию в мире. В ней не было ни реторт, ни колб, ни термометра, ни печей, в ней не было даже весов! Она была столь же примитивна, как прилавок сельского аптекаря (он же и почтмейстер!), отличаясь от него только тем, что посредине стоял громадный стол, сплошь заставленный рядами колб – с этикетками и без оных, – колб с неразборчивыми, кое-как нацарапанными надписями, залитыми яркими разноцветными потеками их содержимого. Лишь благодаря своей потрясающей памяти этот человек знал, что находится в каждой колбе. Из этого леса колб скромно высовывала свою увенчанную голубым пламенем головку одна-единственная бунзеновская горелка… Какой химик удержался бы от смеха при взгляде на эту лабораторию?

Здесь-тο Эрлих и возился со своим атоксилом, без конца приговаривая: «Чудесно! Невероятно!» Здесь он диктовал свои статьи многотерпеливой мисс Маркардт и отдавал громовые приказания незаменимому Кадерейту. В этой лаборатории Эрлих наконец установил, что атоксил может быть видоизменен, и притом не немного, как он раньше предполагал, – его можно переделывать в бесконечное, почти неограниченное количество препаратов мышьяка, совершенно не нарушая комбинации бензола с мышьяком.

«Я могу изменить атоксил!» Без шапки и пиджака Эрлих выскочил из своей смехотворной лаборатории и бомбой влетел в великолепный рабочий кабинет своего главного химика Бертхейма. «Атоксил может быть изменен! Его можно превратить в сотни и тысячи других препаратов мышьяка! Послушайте, дорогой мой Бертхейм, дело вот в чем…» И он стал быстро чертить на бумаге тысячи разнообразнейших фантастических схем. Бертхейм никак не мог устоять перед этим «Послушайте, дорогой мой Бертхейм…»

В течение последующих двух лет весь его штаб из людей, белых крыс и белых мышей, – весь этот штаб настойчиво и упорно работал в институте, напоминавшем подземную кузницу чертей и гномов. Они проделывали бесконечные опыты с теми шестьюстами шестью различными препаратами мышьяка, которые им удалось составить. Иногда какое-нибудь из этих причудливых химических соединений действительно оказывало некоторое действие на больных мышей, и весь штаб готов был уже с облегчением воскликнуть: «Наконец-то! Цель достигнута!» Но вскоре обнаруживалось, что, уничтожая свирепых трипаносом «моль де кадерас», это чудесное лекарство одновременно превращало кровь мышей в воду или убивало их, вызывая злокачественную желтуху.

Все дело заключалось в том, насколько крепко мышьяк был связан в препарате! Когда Эрлиху казалось, что большие дозы слишком опасны для животных, он пытался лечить их маленькими, часто повторяющимися дозами, но при этом способе проклятые трипаносомы вскоре получали иммунитет к мышьяку и совершенно отказывались погибать, тогда как мыши продолжали гибнуть сотнями.

Так безрадостно протекали опыты с первыми пятьюстами девяноста одним препаратом на основе мышьяка. Эрлих по-прежнему утешал себя волшебными сказками о чудесных, неслыханных комбинациях атомов и рисовал Бертхейму новые дикие формулы и диаграммы воображаемых мышьяковых соединений, которые тот, при всех своих глубоких познаниях, совершенно не брался составлять. Его помощники были раздражены и угнетены этим упорным непризнаванием невозможного; но в то же время их ободряло и окрыляло его неукротимое, чисто ослиное упрямство.

«Он просто сумасшедший энтузиаст!» – говорили они между собой и постепенно сами становились энтузиастами. Так, работая на износ, Пауль Эрлих дождался наконец, в 1909 году, своего знаменательного дня.

6

Работая без сна и отдыха, – а поскольку ему было уже за пятьдесят, то и смерть была не за горами, – Пауль Эрлих наткнулся на свой знаменитый препарат «606», который без помощи Бертхейма ему, конечно, не удалось бы найти никогда в жизни. Этот препарат был продуктом тончайшего химического синтеза, и его приготовление было сопряжено с опасностями взрыва и пожара от большого количества неизбежных при этом эфирных паров. Кроме того, его чрезвычайно трудно было сохранять, так как самая ничтожная примесь воздуха грозила превратить его из невинного лекарства в страшный яд.

Таков был этот прославленный препарат «606», носивший мудреное название «диокси-диамино-арсенобензол-дигидрохлорид». Его убийственное действие на трипаносом было пропорционально длине его названия. Первое же вливание совершенно очищало кровь мышонка от свирепых возбудителей, убивая их всех до последнего, чтобы ни один не мог пойти и рассказать эту страшную новость своим собратьям. В то же время этот препарат был абсолютно безвреден. Безвреден, несмотря на то, что делался на основе мышьяка, этого яда трусливых убийц! Он никогда не вызывал у мышей слепоты, никогда не превращал их кровь в воду – одним словом, был вполне безопасен.