Охотники за микробами

Маленький морщинистый человек в очках в золотой оправе встал и, близоруко склонившись над своими рукописями, стал их нервно перелистывать. Голос его чуть заметно дрожал, когда он начал наконец свой доклад. С поразительной скромностью Кох рассказал этим людям правдивую историю о том, как он долго и упорно искал этого невидимого убийцу одного из каждых семи умирающих человеческих существ. Без каких-либо ораторских приемов он сказал этим бойцам со смертью, что отныне врачам открывается широкая возможность изучить все особенности и нравы туберкулезной бациллы, этого мельчайшего, но в то же время самого свирепого из врагов человечества. Он указал им, где находятся тайные гнезда этого непостоянного микроба, рассказал о его слабых и сильных сторонах и в основных чертах наметил те новые методы, по которым отныне можно будет приступить к борьбе с этим таинственным смертельным врагом.

Он закончил доклад и сел в ожидании дебатов – неизбежных споров и нареканий, которые обычно следуют за любым революционным докладом. Но ни один человек не встал, никто не произнес ни слова, и все взоры обратились на Вирхова, великого оракула, царя немецкой науки, громовержца, одним движением бровей разрушавшего целые теории.

Все взоры были устремлены на него, но он встал, нахлобучил шляпу и вышел из зала: ему нечего было сказать.

Если бы двести лет тому назад старик Левенгук открыл что-либо подобное, то для распространения вести об этом открытии по Европе семнадцатого столетия потребовались бы многие месяцы. Но в 1882 году весть о том, что Роберт Кох открыл туберкулезного микроба, в тот же вечер выскользнула за двери маленькой комнаты физиологического общества; за одну ночь она промчалась по телеграфным проводам до Камчатки и Сан-Франциско и наутро красовалась на первых страницах газет всего мира. И мир сразу будто помешался на Кохе; доктора спешно усаживались на пароходы и вскакивали в поезда, идущие в Берлин, чтобы как можно скорее поучиться секрету охоты за микробами, чтобы научиться приготовлению питательного желатина и искусству втыкания шприца в извивающееся тело морской свинки.

Дела Пастера привлекли внимание к микробам, а эксперименты Коха с опасными туберкулезными бациллами казались шокирующими, но Кох прогонял поклонников, говоря: «Это мое открытие не такое уж и значительное».

Кох энергично отмахивался от почитателей и всячески старался увильнуть от непрошеных учеников. Он ненавидел учить, – и в этом он был похож на Левенгука, – но все же ему пришлось скрепя сердце дать несколько уроков охоты за микробами японцам, которые говорили на ужасном немецком языке, а понимали еще хуже, чем говорили, и португальцам, которые оказались изрядно бестолковыми. Он затеял свой горячий бой с Пастером, – о нем будет рассказано в следующей главе, – а в свободные минуты давал руководящие указания своему помощнику Гаффки, как искать и выслеживать бациллу тифозной горячки. Ему приходилось, кроме того, тратить массу времени на посещение скучных парадных обедов и получение орденов, а в промежутках помогать своему усатому помощнику Лёффлеру охотиться на злостного дифтерийного микроба, убийцу детей. Так пожинал Кох плоды своего чудесного и простого метода выращивания микробов на твердой питательной среде. «Он тряс это волшебное дерево, – как выразился много лет спустя Гаффки, – и открытия дождем сыпались к нему на колени».

В конце 1882 года, когда Кох едва только закончил ожесточенный, полукомический спор с Пастером, азиатская холера грозно постучалась у дверей Европы. Она проснулась от вековой спячки в Индии и незаметно прокралась через море и египетские пустыни. Внезапно убийственная эпидемия вспыхнула в городе Александрии, и в Европе, по другую сторону Средиземного моря, поднялась сильная тревога. На улицах Александрии царила жуткая, напряженная тишина; смертельная зараза, о происхождении которой никто до сих пор не имел ни малейшего представления, – если эта болезнь проникала в здорового человека утром, то в полдень жертва уже каталась в ужасных, мучительных судорогах, а к вечеру погибала в невыносимых страданиях.