Охотница

– Пойду возьму апельсин.

– Подождите, – останавливает его Тереза, направив на него указательный палец: – Только один вопрос.

– Да?

– Вы действительно КОНСУЛЬТАНТ, а не… артист?

– Артист? – Юнас готов расхохотаться, – в смысле популярный певец?

– Я не это имела в виду, – горячо протестует она.

Рассмеявшись, Юнас встает и смотрит на нее уже с симпатией:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять.

– Извини, я думал пятнадцать, – произносит он с улыбкой. – А что ты делала в Копенгагене?

– Да так, ничего. Ходила в музей.

– Ясно. – Вновь окинув ее дружеским взглядом, он продолжает: – Знаешь что, Тереза?

– Что?

– Мне пора. Но было здорово с тобой познакомиться.

Он протягивает руку.

– Консультант, – говорит Тереза, пожимая его руку с неким вызовом, Юнас даже перестает смеяться и чувствует, что просто обязан напомнить.

– Я почти не голоден, – говорит он в четвертый раз.

И уходит. Тереза смотрит ему вслед.

Смотрит не отрываясь, как он идет к выходу из кафе. Потом она следит за ним через окно – вот он садится в такси, и такси едет по улице Васагатан. Тереза провожает машину взглядом, пока та не исчезает из виду.

В груди защемило.

Ему нет до меня никакого дела, думает Тереза, прижимая руки к груди, к тому месту, где внезапно возникает боль.

Но боль не проходит.

И вдруг Тереза всем нутром ощущает, как в ней закипает протест. Должен же найтись выход. Таких мучений она не вынесет.

Она закрывает лицо волосами, будто шторой, загораживает ладонями нос. И сидит так долго, не шевелясь. Медленно вдыхает запах собственных волос, и где-то внутри этого аромата вновь нащупывает уверенность. Ясную, теплую, очевидную.

Я встречу его снова, думает Тереза. Обязательно снова встречу. Он полюбит меня, и все будет хорошо. Не страшно, что это не случилось сейчас. Но так будет. А сейчас мне надо успокоиться.

На соседнем столике лежит оставленная кем-то газета. Тереза забирает ее себе, открывает страницу с объявлениями. Поток людей и машин на улице густеет. Половина восьмого. Люди спешат на работу.

Спешат.

Куда-то… куда-то… куда-то…

– Что я буду делать все эти дни, как она представляла себе это? – бормочет Тереза.

Потом берет ручку. Обводит объявление насчет продажи двух котят, по сто пятьдесят крон каждый. Вырывает страницу с объявлениями и засовывает ее в карман пальто. Она уже почти вышла из кафе, и тут раздается пронзительный крик официантки:

– Вы не заплатили!

– Боже мой, совсем забыла, – спохватывается Тереза.

В смущении она возвращается. Официантка стоит с видом судебного следователя, жаждущего упрятать кого-нибудь за решетку. Щеки ее пылают, она злобно смотрит на Терезу.

– Я думала, завтрак входит в стоимость билета, – осторожно начала Тереза. – Я только что из Копенгагена… утренним поездом, показать билет?

– Нет, это только в субботу и воскресенье, тогда мы выставляем табличку, а сегодня таблички нет, – объясняет эта вреднючая блондинка, продолжая смотреть на Терезу с неукротимой злобой.

Тереза делает попытку улыбнуться и вежливо говорит:

– Я не собиралась удрать не заплатив.

– Вам придется платить и за своего дружка, он оставил чек, не подписав его, но получил сдачу.

– Что?

– Он получил сдачу, – повторяет девушка уже тише и вдруг краснеет: – Конечно, я сама виновата, что не заметила и дала ему сдачу, триста крон.

– Триста крон?

– Да, поэтому прошу вас заплатить, – говорит она сдержанно. – На фото я посмотрела, удостоверилась, что это он, а на подпись в чеке не обратила внимания.

– Все это так странно. Можно взглянуть?

Тереза берет чек, видит сумму, наскоро нацарапанную синей ручкой. Почерк небрежный. Она улыбается.

– Я выкупаю этот чек, – говорит Тереза.

Выйдя на улицу, Тереза всей грудью вдыхает сырой утренний воздух. Прячет чек глубоко в карман, стоит в нерешительности. Есть два пути, какой из них выбрать? Первый – тащиться с дорожной сумкой в школу и мастерскую, то есть по направлению к Шепсхольмену. Другой – в противоположную сторону – путь, который Тереза проделывала вот уже три месяца.

* * *

– Я, словно одержимая, уже несколько лет только и делаю, что занимаюсь живописью, – сказала Тереза Симону перед поездкой в Копенгаген. Сначала, чтобы поступить в эту ужасную школу, затем, чтобы учиться в ней. И конечно же только этим я и занимаюсь, ради этого я и живу, пишу картины, рисую, рисую, размышляю, веду беседы, сплю. Но бабушки уже нет. И я больше не хочу. Я боюсь, кто-нибудь заглянет в мастерскую и увидит, что я делаю. Боюсь постоянно. А я хочу жить. Это не лень, просто сейчас я терпеть не могу эту мастерскую.

– Похоже, что “сейчас” слишком затянулось, – ответил тогда Симон.

Симон арендует вместе с Терезой эту художественную мастерскую, и они давние друзья. Поэтому Тереза не обижается на его слова. “Он просто не может меня понять, – считает Тереза, – приходится прощать ему его поучения, ведь он думает, что оказывает мне услугу”.