Охра

Жеро поздно предупредил, у пилота вытаращились глаза после двух ложек.

В горах, как я поняла, анехи роют норы.

Жеро сиял:

– Если мне удасться пристрелить детеныша – с меня легендарная вечеринка по возвращению.

– Щенята выше ценятся?

– А то.

На горе росла совсем плешивая трава. Мужчины все охали.

– Никогда такого не было, Себастьян, никогда!

– Да я сам в это не верю. Откуда? Может кто-то из этих – пилот указал большим пальцем в сторону поселения, – экспериментирует?

– Как вариант.

– Погодите, чем питаются лошади, раз здесь такая беда с растениями?

– Франка, так они и вымирают.

Впереди послышался вой. Мы ускорились.

– А здесь – тихо!

Мы шли осторожно, и насколько можно бесшумно.

– Вкусно пахнет, слышите?

Себастьян тоже почувствовал аромат.

– Гриль, жареное мясо.

У Жеро округлились глаза, зрачок стал почти не видимым.

– Скорей всего – люди.

– Это плохо?

– Я… я не знаю.

Жеро снял ружье с предохранителя.

– Профессор, что такое?

– Видите ли, господа, Охру насаждают три вида существ и мясо анехов не пригодно для еды.

– То есть вы хотите сказать, что кто-то готовит человека, раз лошадь запрещено трогать под карой смерти?

– Нет, конечно, человека никто есть не станет, – Жеро прислушался. – Когда происходит зачахление, человек вынужден есть лошадей.

– Я что-то подобное слышал, но думал, что это все байки.

– К сожалению, Себастьян, не байки.

– Что значит зачахление?

– Здесь, Франка, люди предоставлены сами себе все время. Трудно жить в клетке, без всяких открытий, тем более если эти прутья свои же знания. Когда у них истончается мысль, они чувствуют невероятную боль и, чтобы заглушить ее им нужно мясо. Лошади занесены в книгу нетронутых, не только из-за эстетической и популяционной причины: их мышца способна восстанавливать поврежденный неокортекс, а именно внутренний пирамидальный слой коры, а также заживлять надломы, как бы правильно выразиться – внутреннего мира, что ли.

Я смотрела на Жеро прямо скажем, как на идиота.

– Ты ничего не поняла?

– Ничего.

– Люди перестают думать.

Профессор добавил махи руками.

– Ну давай уж совсем поверхностно – науке, на данном этапе, не известно по какой причине происходит расшивание организма, живущего в Охре. Известно, что существует некий агент, поражающий людей, но, что интересно, на иностранцев он не распространяется.

– А я слышал о неком убивающем эфире, которым наполнена Охра.

– Если вы хотите знать мое мнение, то эфир этот, просто напросто душевные расстройства.

– Здесь, я слышала, нет стариков?

– Без понятия, Франка, и нам бы лучше двигать отсюда.

– Вы считаете там как раз человек ест лошадь? Он опасен?

– Человек с разрушенным сознанием перестает быть человеком, это же не физическое определение. Не знаю что найдёт на него. Прошлые такие встречи мне многого стоили.

На ужин – самса с сыром и стакан красного вина. Стакан – вот это щедрость.

Ни Жеро, ни Себастьян, ни кто бы то еще, не могли мне внятно объяснить, что случилось. После того, как мы увидели странную вспышку на небе, Жеро прямо-таки поменялся. Он сказал, что пока задержимся в Парто. Передвигаться по пустыне нельзя. Когда я спросила в чем опасность, профессор растерянно ответил, что опасности никакой нет.

– Тогда зачем нам здесь тормозить?

– Мне нужен еще один анех.

– Вы пойдете на охоту утром?

– Нет, утром мы должны быть в аэропорту.

– Уже? Профессор, что происходит?

– Я тебя не понимаю, Франка.

Почему он не хочет говорить? Короче, какая мне разница, если завтра меня уже здесь не будет.

Стемнело. Через пару часов будет виден месяц. Жеро прочищал ружье.

– Собираетесь на охоту?

– Я же тебе говорил.

– Я помню, но вы никогда не охотились так поздно.

– Обстоятельства.

– А какие, вы, конечно, не расскажете?

– Потому что они, девочка, не имеют к тебе никакого отношения.

Жеро улыбался как-то натужно: губы его не слушались, но глаза сияли.

Я знаю Жеро с детства. Он был хорошим другом моего отца. Лет в четырнадцать, когда я впервые замкнулась из-за тех самых событий, которые говорят девочке, живущей в фантазийной абстракции, что мир не так и свободен от законов и правил. Что подчинение не только удел человека, но и всех, пересекающихся с ним элементов, атомов, сил и веществ. Подчиненно все, даже наше небесное тело, тем же законам, по которым существует самая парализующая неоднозначностью загадка – космос. Так в эти самые разрушающие смысл четырнадцать, Жеро стал для меня человеком, возрождающим разумную опору. Мне захотелось расти, скорее оформиться, потому что впереди чувство, о котором я наслышана, и не доступное мне сейчас.

«Когда я поступлю в институт, я признаюсь ему». Но в восемнадцать я призналась другому, такому же как я, беспомощному щенку.

От родителей, я краем уха слышала, что вроде у него имеется сын, но Жеро никогда о нем не говорил. Не знаю насколько эта тема неприкасаемая, я не спрашивала.