ОХРАНИТЕЛЬ (Хроники графства Артуа времен Великой Чумы)

— Вспомните его заметки «О чудесном искусстве инструментов», — барон прикрыл веки и привел цитату по памяти: — «...Из природных средств создадутся орудия судоходства такие, коих силою корабль пойдет под водительством одного лишь человека, притом пуще нежели ходят под парусом или на веслах. Явятся и повозки без тварей борзо влекомы нутряным напором, такожде махины на воздусех плывущи ими же муж воссед правит дабы крыла рукотворны били бы воздух по образу летучих птах. И малейшие орудия, способные подъять несметный груз, и колесницы, странствующие по дну морскому». Бэкон всё предугадал в точности. Это существует. Вернее, будет существовать, наравне с невиданными теперь средствами излечения — никакой магии, одна чистая наука. Я не вправе рассказать больше, но уверяю: Бэкон не ошибался.

— Вы переворачиваете мои представления об Универсуме, мессир де Партене, — вздохнул мэтр. — Пускай, нельзя так нельзя. Дозвольте вас осмотреть и перевязать. Кроме того, где Жанин Фаст и почему вы не разрешили мадам Верене пускать в дом визитеров? Ко мне могли придти постоянные покупатели, за лекарством.

— Жанин я отослал спать: она очень вымотана, хотя старалась не показывать виду. Ответ на второй вопрос очевиден: хватит вам одного зачумленного. Помните, что я рассказывал? Единственный носитель чумы передвигаясь только в пределах своего квартала за световой день обречет на смерть десятки людей. А в том, что кроме меня в городе таковых носителей не один, не два и не три — сомнений не остается. Закон больших чисел, мэтр.

— Что, прошу прощения?

— Понятие из моей реальности: совместное действие большого числа случайных факторов приводит к результату, почти не зависящему от случая. Больных во Франции миллионы. Несколько из них обязаны оказаться в Аррасе на пике эпидемии, приходящемся на февраль-апрель нынешнего года. Что будет дальше — вы знаете.

— Пресвятая Мария Парижская и Сен-Дени, — вздрогнул Рауль. — Преподобный сегодня тоже терзался недобрыми предчувствиями, а брат Михаил по натуре не склонен к унынию — он человек действия, убежденный в благоволении небес. Шевалье... Вы... Вы не могли бы пояснить, что будет дальше? Потом? Например, через год? Вы же всё знаете!

— Нет, — отрезал барон. — Причин несколько. Вы искренний человек и дворянин, знаете цену слову, однако...

Барон упомянул святое, краеугольный камень, нечто нерушимое, не подлежащее сомнению никогда и в любых обстоятельствах. Неизменное вовеки: честное слово благороднорожденного. Воистину великая нерушимая ценность, неоспоримая и не обесценивающаяся. Дороже золота и диамантов.

Партене был циничен донельзя, говоря оскорбительное и обидное:

— Однажды вы сможете не выдержать и разгласите эти сведения вольно или невольно — например, под пыткой. Или увлекшись, в ученой беседе. Во-вторых, вам будет неинтересно жить. Удовлетворитесь тем, что Франция будет существовать и шесть с лишним столетий спустя — вполне благополучная, богатая и процветающая. По сравнению с некоторыми... гм... другими державами.

— Как же будут звать нашего тогдашнего монарха? — попытался отшутиться мэтр, убедившись, что никаких подробностей из его милости клещами не вытянешь. Да и обижаться не время. — Луи? Филипп?

— Николя, — откровенно фыркнул Жан де Партене. — Первый.

— Де Валуа?

— Оставим, сударь. Лучше порадуйте меня новостями из коллегиаты доминиканцев. Его преподобие просил о поддержке, следовательно я обязан знать подробности...

Господин барон непомерно скрытен, однако сам проявляет неумеренное любопытство, заручившись поутру абсолютной поддержкой Михаила Овернского: Раулю было настрого указано отвечать на любые, самые каверзные вопросы, о секретности делопроизводства Трибунала временно позабыть и вообще стараться угодить мессиру Жану, ничем не вызывая его недовольства.

Странная позиция для тертого-перетертого инквизитора сделавшего карьеру в Авиньоне! Главный закон садка со скорпионами, который представляет из себя курия и Папский двор гласит: ни единого лишнего слова. Никому. Никогда. И уж особенно таким как...

Как кто?