Оккульттрегер

– Паша, мы давно вместе, всякое бывало, – сказала Надя. – Но никогда ни разу и мысли не возникло поэкспериментировать. А это именно идиотский эксперимент. Еще раз прошу. Грохни его к чертям.

Прасковья взяла себя в руки и ответила:

– Это слишком просто. А я помню, чем заканчиваются самые простые и очевидные решения. Спасибо, мне хватило соседа. Простыми решениями, как и благими намерениями, сама знаешь, что выстлано.

– Ага, благими намерениями, малиновыми варениями, маринованными солениями, – сдалась Надя. – Ну тебя. Не хочу тебя забывать.

Прасковья с усмешкой сказала:

– Если я сейчас помру, ты и не забудешь. Я сейчас обычный человек. Если умру, гомункул автоматом киднепперше перейдет, а меня уже не воскресить, но зато и не исчезну без следа.

Надя вяло изобразила всплеск радости – улыбку на лице, конфетти в воздухе:

– Вуху-у-у… Радость какая… Это, конечно, все меняет… Давай, скорее иди и помирай.

– Я не собираюсь умирать, – уверенно сказала Прасковья.

– Никто не собирается, а потом – раз, а уже, оказывается, давно собран.

Глава 18

………………………………………………………………………

Глава 19

Будто продолжая очень долгий мысленный разговор с кем-то бесконечно дорогим, но в какое-то мгновение напрочь забыв, о чем она говорила, Прасковья проснулась от этого ощущения потерянной мысли, попробовала встать, но не смогла, попыталась открыть глаза, но и это у нее не получилось, даже дышать было не совсем удобно. «Ох, что-то мне нехорошо», – подумала она, подразумевая, что у потока ее мыслей имеется некий слушатель, ругаться при котором было некрасиво. Впрочем, она успела подумать только эту мысль, и опять ее поглотило забытье.

Когда она очнулась снова, то увидела окно слева от себя, обнаружила, что левая ее рука загипсована, а гипс изрисован единорогами, бабочками, сердечками. «Надя», – сразу же подумала Прасковья, снова попыталась вздохнуть, но дышать было по-прежнему тяжко, тогда Прасковья вздохнула мысленно. Поводив глазами по сторонам, она обнаружила стены небольшой больничной палаты, окрашенные в зеленый цвет особенно безмятежного больничного оттенка, телевизор на стене, увидела, что и левая нога не в порядке, а вздымается под углом к кровати, пронзенная спицами вытяжки. На этой задранной ноге Прасковья недосчиталась двух пальцев с внешней стороны стопы, и у нее мелькнула мысль, не оформленная в некое завершенное ругательство, однако все же направленная в матерную сторону. На трех оставшихся пальцах были накрашены ногти, цвет лака почти совпадал с окраской палаты. «Надя», – мысленно вздохнула Прасковья и отрубилась в очередной раз.

Прежде чем Прасковья очухалась окончательно, ее посещали сначала светлые, безмятежные видения, где было солнце, пробивавшееся сквозь жалюзи, люди в очень ярких больничных костюмах вплывали в палату к Прасковье, осторожные и добрые, будто в клетку к больному тигру заходили. Надя возникала в этих видениях, сочувственно садилась на край койки, держала Прасковью за здоровую руку, что-то говорила, слов Прасковья не разбирала, ноты Надиного голоса напоминали ей подводные стоны китов, и Прасковье хотелось пошутить, что Надя – дельфин, изучивший китовий, но в этих видениях и слова не могла сказать. Недовольная Наташа приходила с гомункулом, стояла в стороне, смотрела на Прасковью, как в открытый гроб, сначала одна, затем другая, – успевшая отлинять за то время, пока Прасковья валялась, зыркая по сторонам.

Затем из видений исчезла больничная палата, но зато появилась невероятно чистая комнатка в игривых обоях, похожая на детскую, Прасковья лежала на узкой кровати, чувствовала запах свежевыстиранной наволочки. Гипс с ее руки исчез и возник на ноге. На окне стоял цветущий кактус. И все бы хорошо, но где-то рядом было много кошек, они постоянно выли протяжными невыносимыми голосами, они выли днем и ночью, почти не замолкали, их вой просачивался даже в Прасковьино забытье, все, кого она видела, когда засыпала, тоскливо тянули бесконечные высокие и в то же время басовитые ноты, в которых слышалась претензия, недовольство, в снах Прасковьи, если там не с кем было поговорить, проезжали служебные автомобили с включенными сиренами, неостановимо ныли далекие пароходы, затерявшиеся в тумане, будил и не мог добудиться рабочих заводской гудок.

Когда наступила слишком продолжительная тишина, от нее Прасковья и пришла в себя.

Она сразу поняла, что находится в своем убежище, на постели гомункула. Непонятно было, утро сейчас или вечер, но вокруг было достаточно светло, чтобы недосчитаться мизинца на левой руке, заметить мобильный телефон у себя под боком, кружку с водой, стоявшую на табурете неподалеку.

Прасковья осторожно пошевелилась, проверяя, не болит ли чего, с удовольствием сделала несколько глубоких вдохов, зачем-то ощупала лицо, голову. Экран телефона, лежавшего ничком, бессмысленно засветился гладко постеленной простыне, Прасковья перевернула его к себе.

На экране был престол в человеческом своем обличье.