Оккульттрегер

Она осторожно потянула на себя дверь и сразу увидела Наташу, которая лежала на сложенном диване, спала так крепко, что казалось, будто она не просто спит, а занята сном, как работой, будто и старается спать. На плече ее лежал младенец и тоже спал беспробудным сном. В ногах Наташи сидел гомункул с раскрытой книгой на коленях и смотрел на Прасковью, прижимая палец к губам. Прасковья кивнула ему, показав, что понимает: нужно молчать и вообще вести себя тихо. Гомункул Наташи махнул в сторону кухни, дескать, «иди туда». Там действительно горел свет и происходило какое-то бесшумное шевеление, чувствовалось присутствие.

Прежде чем послушно двинуться, куда ей показали, Прасковья оглядела комнату, не совсем узнавая ее с прошлого раза. Обстановка напоминала страницу мебельного каталога, потому что от прежних предметов убежища не осталось и следа: без пощады были вынесены книжный шкаф с древними томами собраний сочинений советских классиков и зарубежных классиков советского времени, и половик, менявший узор и размер с каждой новой линькой, но остававшийся по сути одним и тем же истоптанным годами изделием из шерстяных нитей с бахромой по краям, сменился на светлого цвета штуковину, мохнатую, как живот персидского кота. Телевизор поменяли, батареи отопления. Натяжной потолок появился, под сенью его лампочек и валялись Наташа, младенец, сидел гомункул. И Наташа, и младенец, и гомункул были босиком, и в этом тоже было что-то от мебельного каталога и рекламы теплых полов.

Из комнаты Прасковья могла видеть прихожую, где стояла детская коляска. Крадясь на кухню, Прасковья заглянула в ванную и тоже не узнала ее без прежних привычных и почти родных надтреснутых кафельных плиток, пятен плесени под потолком и вечного банного запаха, который стоял внутри, если держать дверь закрытой, потому что вентиляционное отверстие в ванной было, а вентиляции как таковой не было никогда.

И кухня тоже подверглась переделке, теперь Прасковья при желании могла завести канал на ютьюбе и снимать кулинарные ролики на фоне черного холодильника, белой мебели и очень белых стен. Подкрадываясь к сидевшей спиной ко входу Наде, Прасковья, не удержавшись, провела указательным пальцем по столешнице кухонного гарнитура и почувствовала скрип идеально чистой поверхности. «Жаль, что, когда отлиняю, все это превратится в тыкву», – подумала она.

В отличие от всех остальных в квартире, Надя была одета в кофту, поверх которой еще и теплую жилетку напялила, на ногах у нее были вельветовые штаны, шерстяные носки. Одной рукой она держала телефон, а вторую протянула над пламенем газовой конфорки. Под кухонным столом дремали два ротвейлера, положив головы на пол, мирно поглядывали на то, как крадется Прасковья. Надя наполовину подсунула ступни под ближайшего.

Прасковья тихонько обняла ее сзади, прошептала на ухо:

– Мне престол все рассказал. Спасибо.

Надя, не высвобождаясь от объятий, а даже наоборот, как бы окунаясь в них, запрокинула голову, будто ожидая поцелуя в шею, повернула к Прасковье лицо. Отложила телефон, обняла ее холодной рукой.

– Все хорошо? – тихо спросила Надя. – Ничего не болит?

– То, что до этого болело, и то перестало. Прости за песика, если бы…

– Проехали… – шепнула Надя. – Все уже отплакано и переплакано. Плохо, что он умер, но хорошо, что ты живая.

Прасковья расцепила объятия, переступила через собак, осторожно, стараясь не шуметь, села напротив Нади, а глаза у той уже горели весело, азартно, отчасти насмешливо, как у сплетницы, готовой рассказать новость, она даже слегка навалилась на стол, чтобы с более близкого расстояния доносить до Прасковьи свои восторги:

– Видела уже, во что моя мама превратилась?

Прасковья поняла, что это Надя про младенца.

– Вот это я понимаю – впасть в детство! – восхитилась Надя, шепот ее при этом дрожал от смеха, отчего середина фразы вывалилась из шепота и стала несколькими гласными, произнесенными довольно громко.

Надя, прислушиваясь к звукам в гостиной, замерла со шкодливым лицом. Там по-прежнему было тихо, поэтому Надя доверительно наклонила голову и сказала:

– Орет она не так противно, как до перерождения, но все же приятного мало.

Прасковья поняла, что кошачьи звуки, которые она слышала, пока была в забытьи, издавали вовсе не кошки. Вообще все, что она увидела и услышала после того, как пришла в себя: ремонт, Наташа и Надя в убежище, слова престола, – начало складываться в одну картину.

– Надя, – осторожно спросила Прасковья, – мне вот мерещится сейчас что-то виноватое во всех твоих движениях и шуточках или ты на самом деле собираешься оставить мне свою маму?

Надя цокнула языком и отвела глаза, покраснела, закусила губу. Пробарабанила пальцами по углу стола, по экрану телефона:

– Не совсем оставляю… Я помогать буду. Просто, боюсь, если она со мной будет, я с ней что-нибудь сделаю. Она меня бесит и такая тоже. Даже пока не говорит.

– А твоя сестра?