Оккупанты

Ранние дворники гремят мётлами по булыжникам. Словно отдирают окалину с чугунного литья. Звуки гулкие в узких протоках улочек. Между этими звуками – краткое забытьё, провал и отплытие вместе с существами в аквариуме в зыбкую нереальность. От этого всё происходящее кажется кинофильмом, и он смотрит его с другой стороны, с изнанки плавно колеблющегося экрана. Пытается понять. Мучительно, через жажду, сонную оторопь и острую головную боль.

В прогалине кособоких коротких занавесок виден Домский собор. Петушок на шпиле. Загадал, как купец ганзейский – повернётся золотым боком, значит, всё будет хорошо, чёрной стороной – надо расставаться.

Позже узнал, что петушка теперь золотят с обеих сторон, улыбнулся тогдашним мыслям.

Или вдруг начинало казаться ему, что присутствует в странном закулисье. И оттуда видны реальные декорации, зрители, бредущие по площади. Играется историческая пьеса, актёры с рыбьими головами беззвучно раскрывают губастые пасти, метут неуклюже плавниками щелястый пол, клубится пыль, придонным илом, гасит влажный блеск упругих тел. Ротозеи пытаются их понять, растолмачить, останавливаются, потом равнодушно идут дальше, исчезают в узких фиордах улочек.

Они почти не разговаривали. Напряжённая тишина. Потом она сказала с улыбкой, что не любила военных и студентов «крылатого ВУЗа». Всю жизнь не любила, и вот…

Он промолчал, не показал вида, что его это задело, но решил: свидание это последнее. Опечалился. Чувство в нём уже начало прорастать через плотный асфальт одиночества.

Он это понял в себе тогда.

Про неё он ничего толком не знал и замкнулся.

Кое-как они собрались. Мучительно, как на казнь, надели одежду, словно её подменили, пока они были заняты друг другом.

Он казённую, она вчерашнюю.

Спустились, руку подал перед последней ступенькой.

– Спасибо. – Коротко. Вежливо. В полуулыбке.

Ну и что же, что ночь провели вместе!

Ехали в троллейбусе, почти пустом, промытом. Влага в полосках резиновых ковриков. Офицерская фуражка под мышкой. Хотелось выкинуть её в окно, снять китель, переодеться срочно. Хорошенько вымыться, распрямить плечи без погон. Они ей так не нравятся! Да и ему изрядно надоели. До дембеля, до августа, совсем немного.

Она смотрела в окно, он мимо неё, будто бы на пробуждающийся город. Фокусировал хрусталик на усталом её лице. Она чувствовала взгляд, поворачивалась к нему, слегка краснела. Он улыбался молча и смотрел вдаль.

И ощущал предстоящую утрату.

Июньское утро. Небо чистое и высокое. Солнце щедро заливает жёлтым светом всё вокруг, слепит через окно, тепло вползает на прохладные улицы, каменные дома, от него клонит в сон.

Он сошёл раньше, потопал в казарму, чувствуя лёгкость и опьянение в гудящей голове, но не от усталости, а от того, что вдруг так долго был вместе с ней.

Она через две остановки сошла. Надо было переодеться перед работой, чтобы не подумали востроглазые товарки, что не ночевала дома.

Много позже он узнал, что она загадала в ту ночь желание на тонкую рыбёшку, плоскую, как детская ладонь. Серебристую, лунную в ту ночь. Если она выплывет из развалин замка, значит, встреча не случайна.

Рыба выплыла, едва касаясь тонкими усиками-указками того, что вокруг, внизу. Словно человек из темноты подвала, преодолевая ослепительный белый свет дня. Ощупала. Поняла. Потом развернулась и стремительно исчезла. Только хвост мелькнул коротко, дорогим серебром.

Взгляды рыбы и девушки успели встретиться.

Позвонил ей через неделю. Был в наряде, дежурил по части. Не выдержал. Обрадовался сразу, смеялся, ругал себя вслух, потому что и она была ему искренне рада, а он нафантазировал ерунды, домыслил за неё.

Пожалел, что не может прямо сейчас уйти со службы, встретиться.

Потом они часто возвращались к этой долгой-предолгой неделе, которая показалась длиной в месяц, к надуманной, глупой проблеме, и шутили над собой.

Семейные легенды. Одна из первых.

Когда же он переступил порог Дедова дома?

В июле подали заявление. Дембель, свадьба в середине августа. Много цветов, старинный автомобильчик, проехались по Домской площади. Он на окно посмотрел, то самое, где был аквариум, рыб вспомнил, первую ночь вместе.

Пылкую, неуклюжую, протяжную, полную неясных предчувствий ночь.

Показалось, что занавеска дрогнула, и неясный промельк за ней исчез в глубине.

Он вспомнил первый утренний поцелуй тогда, потресканными от жажды губами, в лохмотьях сухой кожицы, словно облизнул железо в сильный мороз. И горячо изнутри. Раскалённое нетерпение перетекало, влекло. Он чувствовал её, боялся перед этим разбудить, измучился бессонницей, странной позой, неудобством сна на узкой полоске колченогого, шаткого диванчика.

Страдая и радуясь, вглядывался в её лицо.

Губы состояли из вытянутых корпускул, плотно сложенных вместе, мякотью в апельсиновых дольках. Ужасно хотелось прикоснуться к ним своими губами. Поправить ей вихор короткой причёски, стоящей торчком, как у Незнайки из-под широкополой шляпы.

Тёмно-русые волосы.

Смотрел, гипнотизировал молча.

А она спала безмятежно, и ему это казалось легкомыслием гораздо большим, чем недавняя близость.