Оклик

И не вечер это, а вечеринка в незнакомой квартире среди запутанных переулков старого Яффо, где селится тель-авивская богема, где я оказываюсь случайно среди массы людей, не то художников, не то скульпторов, не то актеров, не то музыкантов, и потому не могу понять, что отмечают: открытие чьей-то выставки, дебют актера или певца; все курят, хотя большинство явно некурящие, все пьют, хотя коньяк и вино в бутылках не убавляются; известный певец, часто и крупным планом являющийся на телевизионных экранах, в жизни оказывается крохотным, а жена его и того меньше, и отпетых его поклонников можно тотчас узнать в великорослых: приближаясь к певцу, сгибаются в три погибели; но, как ни странно, главным героем этого спектакля с уймой случайных и бездействующих лиц выступает не певец, а рецензент известной газеты, слово которого весьма дорого стоит, какую бы чушь ни писал, маленький человечек с длинными космами волос, неопрятный, но весь обслюненный, обцелованный красивыми рослыми девками, вероятно, манекенщицами, приглашенными для антуража, растерянный, счастливо-испуганный, весь какой-то алкогольно-сизый, изъеденный – не пьет, но богемная атмосфера довела его внешность до необходимой болезненно-забубенной алкогольной кондиции в этой обшарпанной квартире, в которой каждый год, регулярно обозначая сезон дождей, рушится потолок; и по тому, как все открывают рты, когда он сморозит очередную салонную глупость, ясно, что никто его не слушает; и весь ворох этой словно бы непроваренной и двусмысленной жизни тянется за мной в следующий вечер, завершающий первый приход сына из армии на побывку, в чистую тишину сумерек, сопровождающих нас к морю: купаемся при мерцании звезд.

Берег темен и безлюден.

Кто-то шлепает по песку, спрашивает: – Как вода? Чья-то темная фигура бегает вдоль берега, мелькая в свете дальних фонарей набережной. Слабый плеск вод у берега, мягкая прохлада на глубине.

На крыше прибрежного кафе "Мобидик" все та же усохшая под южным солнцем фигура одноногого капитана Ахаза с неизменной острогой на весу, и сын, такой же непривычно усохший с впавшими глазами и заострившимися от худобы чертами лица, только что без автомата на весу (оставил дома, спрятав в платяной шкаф), такой внезапно незнакомый, словно трудноодолимая пересеченная местность другой жизни, такой же бурной, но переживаемой в одиночку, как океан с белым китом Мобидиком капитана Ахаза, встала между нами, навсегда отделив от меня моего ребенка, который совсем недавно еще играл в солдатики, вооружая шахматные пешки обломками циркуля и сбрасывая их с доски во время боя, а теперь сам стал таким солдатиком. Сын лихорадочно рассказывает об этой жизни, пытаясь разделить со мной груз свалившегося на него испытания.