Читаем Оклик полностью

Наконец, радость. Утверждены медали, на выпускном вечере я получаю коробочку с медалью и аттестат с золотым обрезом, все возбуждены. В зале – танцы, но мы уединяемся группой, мальчики и девочки, сбежав даже от родителей, вспоминая школьные годы, в этот момент ощущаемые как опора и защита, которые мы теряем. Верушка и мама отыскивают меня, стыдят: вы что, дикари какие-то, в такой торжественный час забиваться в щели.

Июньская лунная ночь серебристо струящимся зонтом стоит над школьным двором, он пуст, он гулко отзывается на наши голоса, которые мы запускаем, как мячики, приникнув к щелям школьного забора.

Разбредается братия: Яшка Рассолов – в авиатехническое военное училище, Дуська Рязанов – в артиллерийское, Люда – в Ленинградский Политех, я уже твердо решил – в Одесский, на мехфак, отделение "станки и инструменты". Знающие евреи советуют в один голос: нужна твердая специальность, инженер, к примеру, а писать можно будет в свободное время.

Ранним утренним поездом, с мамой, впервые еду в Одессу, росистая свежесть зелени, просвеченная восходящим солнцем, волнами накатывает в окна вагонов, зашвыривая пригоршнями говор баб и мужиков, сидящих на груженных телегах у шлагбаумов, тарахтение машин, мычание коров. Поезд, выгибаясь дугой, с ходу пролетает станцию Кучурганы: значит это не плод моего воображения, станция Кучурганы, повисшая на длинных стропах дыма, вздымающегося взрывами бомб в солнечный день войны, так и врезавшаяся в память пугающе-гибельным видением и не воспринимаемая в иной реальности, но вот же он, а за ней и Раздельная, вот и пригороды Одессы с взлетным полем за деревьями и стрекозиными крыльями самолетиков, долго тянущимся кладбищем, пролетающими перекрестками улиц.

От невзрачного вокзала, рядом с которым на глазах вырастает новый, едем трамваем, позванивающим металлически под сенью разлапистых деревьев, сквозь густую листву которых пробивается с трудом солнце, усеивая всю улицу веселыми пятнами. На улице Чижикова, в старом колодцеообразном дворе мама отыскивает квартиру нашей родственницы, более шестидесяти лет живущей в Одессе, тети Мени. Голубиный помет, которым пропахли двор и лестничная клетка, подметен к стенам и запах его, врываясь через окно в заваленную рухлядью квартиру, смешивается с устойчивым запахом старости, и эта невыносимая смесь облаком стоит над старичком, мужем тети Мени, едва дышащим, со слезящимися глазами, в кипе, качающимся над молитвенником. Наглые голуби тут же садятся на подоконник, гадят, пытаюсь их отогнать, они лениво взлетают, роняя перья. Ощущение дряхлости и скудной жизни въедается в поры вместе с пылью, повисшей над двором солнечной взвесью.

Поспешно прощаемся с тетей, старичок нас вообще не замечает.

До открытия приемной комиссии времени много. Снова едем на трамвае в сторону Большого Фонтана: вагончик бежит по степи, сквозь бурьяны, мимо редких островков деревьев.

Моря я еще не видел ни разу в жизни, но ощущаю его запах. Остановка посреди степи.

Я уже знаю: темно-синее, необъятное, еще невидимое, но дышащее за бугром в километре от нас – море.

Залегшее за бугром, как бы вовсе отсутствующее, оно цепко держит в своем магнетическом поле все окружающее пространство, придавая странно вслушивающуюся сосредоточенность всему – от неба до малой кочки: все они, включая облака, деревья, камни, подобно раковинам, полны его молчанием, рокотом, гулом. И я это вижу, слышу, впервые в жизни, и чувство, с которым я преодолеваю этот километр, ощущая бьющееся сердце, непередаваемо: я бегу, я еще не верю.

С бугра – вразлет, до самых краев земли – море, и я стою, на миг обернувшись замершей на берегу раковиной.

Потом – Политехнический, сдача документов, получение свидетельства о том что я принят.

Со ступенек Политехнического – огромный акваторий одесского порта: строения, склады, пакгаузы, громоздящиеся оползнем со склона, налезающие на причалы; отчаливающий пассажирский лайнер, кажущийся не таким уже огромным с высоты, и – внезапный – басом – непомерно громкий его сигнал, не вяжущийся с его величиной, сотрясающий окрестность и открывающий для меня по-новому озвучиваемое пространство жизни.

Глава пятая

* * *

РАКОВИНЫ: ПОГИБШИЕ АРМАДЫ.

МУСОР ЦИВИЛИЗАЦИЙ.

ШЕЛКОВАЯ ПЛОТЬ ВОДЫ: МАТЕРИНСКОЕ ЧРЕВО.

СТАРЬЕВЩИКИ ИСТОРИИ.

СОЛНЕЧНЫЕ РУКАВА ДНЕЙ.

ПРЯТКИ ВОЛН.

ГРАНДИОЗНАЯ СТИРКА.

СТОЯЧАЯ ВОДА СМЕРТИ.

ТРАГИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ.

БЕРЕГ, НЕМЕЮЩИЙ В НОЧИ ОТ СТОНОВ.

САГА О СОБАКАХ И КОШКАХ.

ТРИ КАБАЛОПОКАЛИПТИЧЕСКИХ ЗВЕРЯ:

БЫК, ЛЕВИАФАН, КРОКОДИЛ.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза