Оклик

Словно голос несуществующего старшего брата, погибшего отца (тембр его, как ни силюсь, уже не могу вспомнить). Именно потому слова сверхъестественно убедительны, всплывают во сне и наяву в самых неожиданных и неподходящих местах: отсюда – резкие скачки в настроении и поведении, отсюда – всякие кривотолки у тех, кто напутствует меня, остерегает, советует, покровительствует или требует дружбы.

"Ты в том возрасте, когда следует подумать о выборе карьеры…"

Речь-то именно о том, ради чего затевался весь сыр-бор: выбирать между романтикой и сводящим с ума одиночеством, которых не избыть, а лишь набраться с избытком в дебрях Сибири и глухомани Казахстана (по рассказам старшекурсников), с одной стороны, и суконной скукой однообразного преподавания литературы, будь то в школе или университете – с другой.

Откуда у людей берется наглость наперебой лезть с советами, остерегать как требовать: я ведь толком не знаю этих советчиков – добры ли, бескорыстны их намерения или это просто тщеславное желание ощутить себя покровителями?

"Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь. С самого начала думай о них все самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибешься. Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно и отзывчиво и, сверх того, еще молодо; презирай их самым вежливым образом…"

Последнюю фразу любит повторять Игнат, который тоже почти наизусть знает пушкинское письмо.

Иду на встречу с доцентом филологического Петром Андреевичем Мезенцевым или беседую с ректором, который пригласил меня к себе домой и, по слухам, обещал подарить мне какую-то старую, из семейных реликвий инкрустированную перламутром мандолину, все время держу про себя в уме:

"Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит; особенно же остерегайся допускать ее в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобой. Они скоро бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем…

Никогда не принимай одолжений. Одолжение, чаще всего – предательство. – Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает…"

Слухи о мандолине оказываются преувеличенными.

Иногда пытаюсь вырваться из-под влияния этого письма, вспоминаю начало следующего: "Если бы ты был у меня под рукой, моя прелесть, то я бы тебе уши выдрал. Зачем ты показал Плетневу письмо мое? в дружеском обращении я предаюсь резким и необдуманным суждениям; они должны оставаться между нами…"

Чувствую, – перестарался, придерживаясь назидания:

"Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение…

Люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость, ибо всегда рады судить по себе…"