Оклик

В жаркий, сверкающий, как начищенная медь, день седьмого апреля ты вваливаешься прямо к пасхальному столу весь с головы до ног в синайской пыли, вмиг у ванной вырастает гора обмундирования, оружия. Блаженное погружение в пену под стук вилок и звон стекла.

Отпустили до утра: в Ливане опять тревожно – летят снаряды "Катюш". На севере страны опять встречают Песах в бомбоубежищах.

В тарелках густой мед и тертый хрен: память о синайской свободе и египетском рабстве.

Пасхальная ночь опускается веянием амброзии и полыни.

И тонкий голосок племянника, самого младшего в семье:

– Ма ништана а лайла азэ ми кол алейлот? [105]

В этом неспокойном восемьдесят втором каждая ночь отлична, полна неожиданностей и ожидания.

И громкий стук ложек по пасхальному столу, сопровождающий каждую из десяти египетских казней.

Бацет Исраэль ми Мицраим бейт Яаков мэам лоэз… [106]

Заключенные в израильских тюрьмах провели пред-пасхальный конкурс на знание Библии: первая премия

– 72 часа на Песах в кругу семьи, дома, вторая – 48, третья – 24.

Авадим айну… [107]

Утром отвожу тебя на перекресток Месубин, где на обочине уже ждет вас огромный и пыльный армейский грузовик.

И вновь это ощущение пустоты под ложечкой, когда он исчезает за поворотом.

К этому мигу исчезновения привыкнуть нельзя.

Сама атмосфера восемьдесят второго насыщена беспокойством и возбуждением.

Девятнадцатого апреля суд над Абу-Хацирой. Массы марокканских евреев, затопившие здание тель-авивского суда, пестротой восточных одежд облепившие мощные спирали этажей "Дома Азии", [108] абстрактные скульптуры из железа и бетона на площади, соединяющей тель-авивский музей с судом в одно здание, то и дело выкрикивающие – "Мишпат Драйфус". [109]

Уезжаем в Эйн-Геди: хотя бы дня на три вырубиться из напряжения, в палатку, на берег Мертвого моря, без радио и телевизора.

На повороте шоссе внезапно и целиком, словно материк, всплывший из глубин моря, встают Иудейские горы над поверхностью Саронской долины, медленно, по мере нашего движения, погружаясь в пасхальный солнечный блеск горной весны.

И ощущение полного покоя, словно оказался в иной, блаженной стране. Деревья бредут вверх по отвесным склонам от ворот Аггая. [110]

Цветы, раскрывающие лепестки и зевы в жадном желании сделать замкнувшийся в себе мир достоянием каждого.

Сравнения, беспечными бабочками вьющиеся над скалами, садящиеся на пятнистые цветы дикой гвоздики.

Остался позади весенний Иерусалим древне-ладанным храмовым запахом синагог, церквей и соборов, уплыл влево, в весеннее марево, как под воду, Иерихон, дикие колючки иерихонских роз, схваченные навеки цепким бунинским взглядом, принесли в память его имя; мелькнули справа пещеры Кумрана. [111]

Эйн-Геди.

Скалы, трепещущие в искрящемся солнцем апрельском воздухе как струны лютни, льющейся звуками "Песни Песней" над ущельем ручья Давида.

…Как кисть кипера, возлюбленный мой, у меня в виноградниках Ейнгедских… [112]

Водопад, низвергающийся лютней сквозь зеленый плющ, называемый здесь волосами Шуламит, шумит уютом и прохладой под высокими изломами скал, плавящихся в лилово-синем, как спирт, небе, где настороженно торчат рога горного козла.