Око Марены

— И у меня тоже грехи имеются, — еле слышно возразил священник.

— Твои ничтожные чахлые грехи — это незаметная пылинка на белоснежном покрывале, в которое окутана твоя душа, — не желал слушать Константин, — покрывале чистых помыслов и добрых дел. Да в твоем присутствии даже петухи драться перестают. Да-да, — подтвердил князь. — Я сам видел в Ожске. Ты же, как Данко[168], готов сердце из груди вырвать, чтобы людям дорогу к Богу осветить. Да еще радовался бы при этом.

— Ну ты уж и вовсе, княже. С чего ты вдруг дифирамбы такие мне запел? — вконец растерялся отец Николай. — И неверно ты говоришь. Не один я такой. И иных найдется немало священнослужителей, кои тоже сердце бы из груди вынули, дабы свет Божьей истины донести.

— Может, и есть, — не стал спорить князь. — Жаль, что мне они не встречались. А то все больше такие, которые это с чужим сердцем охотно проделали бы. Удобнее, знаешь ли. Значительно удобнее. Да и безболезненнее. А говорю я это лишь к тому, что покаяться хочу, как на духу. Что-то я неправильно делаю и чем дальше, тем больше. Словом, если сгоревшая Рязань на самом деле кара с небес, то это моя кара. И вообще — устал я от всего этого — очень устал. А главное — мало верится, что у меня выйдет хоть что-то путное из того, что я задумал. Почему-то пока что все мои потуги лишь к худшему приводят, начиная с тех же князей под Исадами. Их ведь там в прежней истории намного меньше убили — я сам читал у Карамзина. А крови сколько? Так что если и есть еще шанс на успех, то он такой малюсенький, что затерялся давно и не с моей пустой дурной головой его разыскивать. К тому же я теперь даже и не знаю — в каком хоть направлении поиск вести.

— Ну вот, — недовольно протянул священник. — Начал за здравие, а кончил за упокой. И не совестно раньше времени себя заживо отпевать? Да ладно бы себя одного, а то ведь на всю Русь рукой махнул, соборовать матушку собрался, под басурман нечестивых положить безропотно! Погоди-ка саван на нее надевать да раньше времени в гроб укладывать. До этого дела и без тебя в мире охотников хватает, а она, родимая, все живет и хорошеет. Ты ж князь, защитник земли русской, вот и думай, как ее защитить да обустроить. Между прочим, знаешь, как тебя во всем княжестве люд простой величает? Заступник Божий. Вот и заступись — оправдай звание великое.

— Перед кем? — спокойно спросил Константин.

— А перед кем угодно! — вконец разошелся отец Николай. — Надо будет — так и перед Богом. Да, да, и нечего тут себе в бороду ухмыляться. А то отрастил, понимаешь. Встань перед Господом, закрой людей грудью — вон она какая у тебя здоровенная, раскормил на княжеских хлебах сытных — и так и скажи ему: дозволь, Господи, все их грехи на себя взять. И коли я при жизни отцом скверным им был, не сумел их, аки детей своих, на путь праведный наставить, то вот тебе ноне моя глава повинная, делай с ней, что хошь, а чад моих малых от мук тяжких избавь! Вот тогда ты и впрямь князь! А ныне ты кто?! — бушевал священник. — Ныне ты даже не курица мокрая, а так — тряпка половая, чумазая да потрепанная! Об тебя сейчас, ежели хочешь знать, даже ноги вытирать противно — еще грязнее будут!

— Эй, эй, ты чего так разошелся-то, отче? — изумился Константин. — Ты погоди, послушай…

— И нечего тут годить, а слушать тебя тем паче не желаю, — вновь перебил его разбушевавшийся не на шутку отец Николай. — Распустил нюни — Рязань у него сожгли, шанс на успех маленький. У иных и малого шанса за всю жизнь не выпадает — ничего, живут. А ты сопли-то подотри, да круши, ломай, выгрызай шанс этот! Наказание Божье, — передразнил он ехидно князя. — Нет у Бога нашего ни для кого наказаний. Любящий не может карать. Он только учит и проверяет потом, постиг ли человек урок его или плохо усвоил, еще раз повторить надо. Да, строго порой испытует, но справедливо, жестко, в меру сурово, но не жестоко. Сказано в Писании: «Возлюби ближнего своего как самого себя». А умный человек потачки себе никогда не даст: и принудит, ежели что, и заставит себя. Тако же и Господь Бог наш. Нас учит, и себе роздыху не даст. Может, ежели мы здесь чего сотворяем мерзкое, так он там за это сам себя виноватит бесперечь.

— Батюшка, да это же крамола чистой воды, — успел-таки вставить слово Константин. — Ты же еретик, батюшка.

— А ты слюнтяй, сопля, нюня, трус и рохля, — не остался в долгу отец Николай. — А еще и дубина безмозглая, — тут же внес он красноречивое дополнение в и без того емкую княжескую характеристику. Сказано в Писании: «Просите, и дано будет вам; ищите и найдете; стучите, и отворят вам»[169].

— Так я и искал, и просил, и стучал, — сунулся было Константин, но разбушевавшегося отца Николая остановить было уже нельзя.

— Значит, плохо искал, мало просил, тихо стучал, — обрезал он князя. — А Иисус заповедовал понастойчивее быть, понастойчивее, дубина ты эдакая.