Око Марены

— Брате мой любый. Весь я в твоей воле. Как повелишь, тако и буде по слову твоему. Одначе невдомек мне, почто решиша ты отменити все.

— Один добрый человек глаза открыл, — заявил Константин и, мечтательно зажмурившись, добавил: — Веришь ли, брате, с заутрени самой и до вечери беседовали мы с ним, и часы оные как миг единый пролетели. Да что там, я даже к воскресной обедне не ходил. Одначе грех сей отче Николай отпустил мне. Воистину, святой он человек, — и добавил со вздохом: — Уже три дня прошло с тех пор, яко я повидал оного священника, а все будто продолжаю вопрошать и он сызнова на кажный мой вопрос мудрый ответ находит.

— А при чем тут дела мирские и богоспасительные беседы? — сдерживая себя, поинтересовался Юрий. — Како их твой святой человек увязал друг с дружкой?

— Стыдись, брат, — укоризненно посмотрел на него Константин. — Лишь тот, кто токмо едино по названию христианин, а не по сути своей, нарядит рать, дабы побивать своих же братьев-христиан, чиня тягости телам их и ввергая себя оным в геенну огненну.

Дальнейший разговор цитировать смысла не имеет, ибо на протяжении последующих двух часов на все страстные вопросы Юрия Константин отвечал исключительно в той же тональности и даже похожими словами.

В конечном итоге в первых числах января сводная рать князей Владимиро-Суздальской Руси стала выглядеть значительно скромнее, хотя все равно достаточно внушительно. В авангарде ее была полутысячная дружина Ярослава. Далее шли конные вои младших Всеволодовичей: Ивана, Владимира и Святослава, общим числом чуть менее пяти сотен. Замыкали конный строй несколько бояр Юрия со своими ратниками, как конными, так и пешими. А потом растянулась на несколько верст пятитысячная рать из числа простых мужиков, набранных в деревнях близ Переяславля-Залесского, Юрьева-Польского и Стародуба.

По пути к ним присоединились еще несколько Ярославовых бояр. Таким образом на подходе к Коломне общее количество собранного войска достигало уже семи тысяч человек, из коих около полутора составляла конница.

Но невзирая на более чем двукратный численный перевес в живой силе, на душе у Ингваря, в отличие от владимирских князей, скребли кошки. Это было вполне понятно, ведь никто, кроме него, не видел пеший строй ратников рязанского князя, грозный в своей неодолимой монолитности. И звучал, звучал днем и ночью в его ушах ровный, все учащающий свой неудержимый ритм бой бубнов и барабанов, пророчащих разрушение и гибель всему живому, осмелившемуся встать на их пути.

И пусть ничто не предвещало беды, но Ингварь сердцем чувствовал ее приближение, и чувство это все более росло по мере того, как они подходили к границам Рязанского княжества.

Границы же его не были очерчены с точностью до версты, поэтому и вопрошал, проезжая по лесной дороге мимо очередной крохотной деревушки, князь Ярослав жителей:

— Чьи будете? Кто дань взыскует? На какой погост отвозите?

Испуганные смерды суетливо кланялись, лопотали нечто маловразумительное, но с грехом пополам удавалось уточнить, что пока местами этими володеет князь града Володимера, причем по именам выходил полный разнобой. Доходило до того, что кое-где называли своим князем отца Ярослава — Всеволода, кой усоп еще лет пять тому назад.

Дабы ненароком не забидеть людишек своего союзника — кроткого и набожного Давыда, шли, держась строго на юго-запад, стремясь выйти к реке Москве, а уж по ней безошибочно добраться до Коломны. Ежели по прямой идти, то от стольного Владимира до цели, как прикинул Ярослав, не более двух с половиной сотен путевых верст[81]. Хорошей дорогой, да налегке, пусть и пешим, ден за шесть-семь осилить этот путь можно было запросто, но кто же в лесах и когда прямые дороги прокладывал? К тому ж обоз изрядный с воинскими припасами тоже время затягивал прилично.

Словом, дорога растянулась аж на две седмицы, но зато подошли, как и планировали, скрытно, еще даже и не рассвело вовсе. В город ворваться, правда, не удалось, невзирая на темноту. Судя по всему, их ждали. Реальным подтверждением тому были бдительные часовые на стенах и у плотно закрытых ворот, а также начисто опустевший посад, в котором удалось отыскать лишь с десяток древних стариков, не желающих покидать родную избу даже под страхом смерти.

Ярослав поморщился. Был бы то иной какой град, не колеблясь приказал бы его обойти и попробовать выйти на Оку, а далее на Переяславль-Рязанский. Там передохнуть, взяв город, а затем двигаться берегом главной рязанской реки, по пути запаливая один град за другим, пока не дойдет до стольной Рязани или не встретится с выставленным князем Константином войском.

Ну а дальше, если только удастся вытащить Константина в чистое поле, то разметать его войско, а столицу сжечь. Ярослав хорошо помнил свою полудетскую обиду на рязанских жителей, которую они ему причинили за время его недолгого, всего несколько месяцев, княжения в этом строптивом юго-восточном княжестве[82].