Проворно выскочив из-под ствола великана, который вновь облегченно рухнул на землю, Юрко шумно перевел дух, удивленно посмотрел на лежащего перед ним титана, будто пытаясь понять, как ему удалось совладать с этакой махиной, после чего, проворчав вполголоса традиционное: «Так он — пирожок без никто», вперевалку побрел назад к саням.
— Теперь твоя очередь, Маньяк, — шепнул Константин на ухо ведьмаку.
— Я ж не лекарь, — попытался было тот увильнуть, но затем с тяжким вздохом принялся за работу.
— И за чье здравие моя Вейка свечи в церкви ставить должна? — раздался сзади молодой женский голос. Константин обернулся и увидел ту, что держала на своих коленях голову пострадавшей. Кокетливо приталенный кожушок был обшит дорогой багряной, с синеватой искоркой тканью. На ногах у нее были еще более яркие, алого цвета, сафьяновые сапожки. Волосы женщины были надежно упрятаны под убрусом, а сверху, для тепла, круглой шапочкой собольего меха. Впрочем, головной убор был надет так искусно, что не скрывал ни очелья, богато изукрашенного жемчугом и золотым шитьем, ни золотых ромбовидных височных колец, спускавшихся аж до самых скул. На вид женщине, впрочем, какое там, скорее девушке, было не больше двадцати пяти лет. Ее лицо… С ярким румянцем во всю щеку, с точеным носиком, полными, чувственными губами, а главное — искристо синими глазами цвета рассветного неба — оно представляло собой такую совершенную гармонию, что хотелось вечно любоваться им, не отрывая глаз.
— А-а-а… э-э-э, мы вот… едем… туда… — проблеял он наконец нечто нечленораздельное, махнув рукой в сторону Твери.
«Красноречивый» ответ Константина, судя по всему, очень понравился молодой боярышне, как успел окрестить ее про себя рязанский князь. Прекрасно понимая, чем именно вызвано его косноязычие, она поначалу заливисто засмеялась, потом смущенно опустила глаза, и вдруг ресницы резко вскинулись вверх, и его вновь окунуло в бескрайнюю небесную синеву. Это был точно рассчитанный залп. Десятки корабельных орудий самого тяжелого калибра в упор расстреливали беззащитный парусник Константина. Таких пробоин он не получал никогда в жизни и теперь неотвратимо погружался на дно, опускаясь все глубже и глубже в бездонную синеву — опять синеву — васильковых глаз незнакомки.
— А мне, вам, кто, у кого, то есть за кого свечу, я тоже? — поинтересовался он непринужденно. Навряд ли на его столь ясный вопрос сумел бы дать ответ даже прославленный Шерлок Холмс, но, как ни странно, боярышня вполне его поняла. Поняла и удивилась. (А может, просто сделала вид.)
— Я же сказывала — Вейкой мою холопку кличут.
— Она у вас холопкой служит, а вы, стало быть, боярышня будете? — начинал постепенно выныривать из морской пучины Константин. Выныривать, чтобы увидеть над головой синее небо, столь же бездонное, как и море.
— Ну, пусть будет боярышня, — лукаво усмехнулась девушка и, посерьезнев, спросила: — А ваш, ну лекарь, он хороший? Сможет ей подсобить, чтоб оклемалась девка? — И пожаловалась с поистине женской непосредственностью, при которой зачастую прощается самый махровый эгоизм: — А то скушно мне без нее будет. Одна она у меня от тятеньки и осталась в новом дому.
«Значит, точно замужем», — сделал окончательный вывод Константин, и ему вдруг стало так тоскливо, что хоть волком вой.
— К мужу, поди, едешь? — грустно, но еще продолжая надеяться на какое-нибудь чудо, уточнил Константин.
Боярышня сразу как-то поскучнела, глаза ее мгновенно потемнели чуть ли не до фиолета, и она с каким-то непонятным вызовом, совершенно иным сухим голосом, произнесла:
— А тебе-то что?
— Да нет, я ведь так, ничего, — лихорадочно заторопился Константин, понимая, что ляпнул что-то не так, но не понимая, что именно и как это исправить.
— Смотри, гость торговый. У меня муж ух какой строгий. Если что в голову втемяшится, он от своего не отступит. Коя вещица ему в руки попала — так оно уж навечно.
— Так ведь ты-то не вещь, — возразил Константин.
— Я?! — И цвет глаз у незнакомки превратился чуть ли не в черный.
Она сердито хмыкнула и отвернулась.
— Ты не серчай, если я чего не так сказанул, — проникновенно произнес виноватым тоном Константин. — Уж прости дурака. Не хотел ведь обидеть. Известное дело, народ мы простой, торговый, спросим чего-нибудь, дак опосля самих стыдоба берет — хушь стой, хушь падай, — зачастил он, поспешно напяливая на себя маску эдакого веселого и недалекого разбитного парня из купеческих рядов.
— Не свое речешь, — скучно заметила боярышня. — Ведь не твоя то личина[132]
. Почто напялил?«Ух ты, как точно она меня вычислила», — подивился в душе Константин, а вслух ответил:
— И то правда — не моя.
— Молодец хоть, что честный ответ дал, — вновь повернулась к нему боярышня, и Константин с облегчением заметил, что почти черный враждебный цвет ее глаз снова сменился на ослепительную синеву.
— Мне ведь уже ехать надобно, — жалобно произнес Константин. — Ты бы хоть назвалась. Все имя в памяти останется.
— Да на кой оно тебе? — капризно дернула плечом девушка. — Поди, и не свидимся боле. Пущай так и останется загадкой.