Око небесное

– Что… – прошептала она. – Что мне делать?

Он быстро поднялся и подошел к ней.

– Это ненадолго. И ты не единственная. Лоус вон меняется. И говорит на диалекте.

– Да какое дело мне до Лоуса, у меня своя беда…

Перемены коснулись ее повсюду. Мягкие каштановые волосы стали теперь грязными вьющимися кольцами, свисающими на шею и плечи нечистыми зарослями перепутанных прядей. Кожа стала серой и бородавчатой, изломанной прыщами. Тело стало гротескным, бесформенным, словно пудинг. Руки стали гигантскими, ногти – почерневшими и обломанными. Ноги представляли собой две белые волосатые колонны на массивных плоских ступнях. Вместо привычного шикарного платья на ней был грубый шерстяной свитер, грязная твидовая юбка и теннисные туфли. И – господи прости – носки.

Хэмилтон обошел вокруг нее, критически присматриваясь.

– Что ж, все сходится.

– Это Божья…

– Нет, это не имеет к Богу никакого отношения. Это имеет отношение к старому ветерану по имени Артур Сильвестер. Чокнутому старому вояке, что верит в свой религиозный культ и свои штампованные идеи. Для него такие люди, как ты, – это опасные радикалы. И у него есть очень четкое представление о том, как должен выглядеть радикал – а точнее, молодая женщина, разделяющая радикальные идеи.

Грубые черты Марши исказились от внутренней боли.

– Я выгляжу как… как карикатура.

– Ты выглядишь так, как, по мнению Сильвестера, должна выглядеть молодая радикальная выпускница колледжа. А еще он считает, что все негры говорят с акцентом. Нам всем придется нелегко… если мы прям чертовски быстро не выберемся из мира Сильвестера, то нам конец.

8

Утром в воскресенье Хэмилтона ни свет ни заря разбудил яростный бубнеж, заполонивший дом. Он кое-как выбрался из постели и тут вспомнил, что Билл Лоус предсказал какое-то неприятное событие утром Господня Дня.

Скрежещущий невыносимый шум доносился из гостиной. Войдя, Хэмилтон обнаружил, что телевизор чудесным образом включился сам по себе, экран кипел движением. Надутые пятна дрейфовали по экрану, пульсируя; общая картина представляла собой сердитое кружение опасных пурпурных и багровых тонов. Из колонок хай-фай-системы летел оглушительный грохот, беспощадный и страстный, настоящий рев адского огня и вечного проклятия.

Это, понял он, утренняя воскресная проповедь. И читает ее Сам Тетраграмматон.

Выключив аппарат, он побрел обратно в спальню, чтобы одеться. В постели Марша лежала несчастной грудой плоти, свернувшись, пытаясь укрыться от яркого солнечного света из окна.

– Пора вставать, – сообщил он ей. – Разве ты не слышишь, как Всемогущий разоряется в нашей гостиной?

– И чего Он там говорит? – поинтересовалась Марша сердито.

– Да ничего такого. Покайся, или прими вечное проклятие. Обычное дикарское битье в барабаны.

– Не смотри на меня, – умоляющим тоном попросила Марша. – Отвернись, пока я одеваюсь. Господи Боже, ну я и чудовище.

Телевизор в гостиной сам собою снова включился на полную громкость – никому не было позволено улизнуть от еженедельного обращения. Изо всех сил пытаясь не слушать, Хэмилтон побрел в ванную, где и предался вечному ритуалу умывания и бритья. Он уже вернулся в спальню и одевался, когда прозвенел дверной колокольчик.

– Они пришли, – сказал он Марше.

Марша, уже одетая и пытающаяся хоть что-то сделать с волосами, взвизгнула от ужаса:

– Я не могу показаться в таком виде. Пусть они уйдут.

– Дорогая, – сказал он твердо, завязывая шнурки на обуви. – Если ты надеешься когда-нибудь получить обратно свое прежнее тело…

– Чо, вы дом' там? – донесся голос Лоуса. – Я тут чист' дверь т'лкнул и прям' з'шёл.

Хэмилтон бросился в гостиную. Посреди нее стоял Лоус, выпускник физического факультета. С безвольно болтающимися вдоль тела руками, торчащими из орбит ярко-белыми глазными яблоками, подогнутыми по-обезьяньи коленями. Шаркая по полу и вихляясь во все стороны, эта тощая гротескная карикатура приблизилась к Хэмилтону.

– Не, ты глянь ток c'да! – произнесла она. – Гля, мэн, как м'ня уделало! Прям ч'рт накрыло-засадило плотн'!

– Да ты нарочно, что ли? – Хэмилтон не понимал, смеяться ему или злиться.

– Нааа-рооо-шнооо? – непонимающе взглянул на него негр. – О чём эт', масса Хэмилтон?

– Или ты полностью в руках Сильвестера, или ты циник, каких свет не видывал!

Вдруг глаза Лоуса блеснули.

– В руках Сильвестера? Что ты имеешь в виду? – Его акцент исчез, он весь словно подобрался, прислушался. – Я-то думал, это работа Его Вечноживущего Величества.

– То есть ты все-таки притворялся с этим акцентом?

Сейчас глаза Лоуса уже откровенно сияли.

– Я побеждаю его, Хэмилтон. Тяга никуда не делась – я чувствую, как акцент пытается проскользнуть. Но я сильнее. – В этот момент он заметил Маршу. – Кто это?

– Моя жена, – неловко объяснил Хэмилтон. – Эта штука достала ее.

– Иисусе, – тихо сказал Лоус. – Что же нам теперь делать?

Дверные колокольчики прозвенели снова. Марша с воплем исчезла в спальне. На сей раз это была мисс Рейсс. Бодрая и строгая, она решительно вошла в гостиную – скромный серый деловой костюм, невысокие каблучки, очки в роговой оправе.