Око Соломона

– От евнуха Омара, он присматривал за наложницами бека. Очень осведомленный человек и очень услужливый. К нам он расположен всей душой. И готов служить тебе, благородный Вермондуа верой и правдой. Кстати, этот сириец очень бойко говорит по латыни, я могу прислать его к тебе, граф.

– После, – отмахнулся Гуго, не отрывая глаз от женщин. – А мужчины в доме есть?

– Мужчины, если верить Омару, все ушли на стены. Бек с сыном и двумя нукерами вернулись перед нашим приходом. А остальные либо попрятались, либо убиты. В доме остался конюх, повар-армянин и управляющий, дальний родственник убитого хозяина. Так что мы будем делать с женщинами, благородный Гуго? – переспросил де Муши и покосился в сторону ражих сержантов, переминавшихся у входа.

– Светленькую и чернобровую оставь мне, – сказал Вермондуа, – остальных поделите между собой. Матье ле Блана не забудьте.

– У него еще молоко на губах не обсохло, – засмеялся Драган, донельзя довольный решением графа.

– И постарайтесь поладить с женщинами добром. Мне только криков и слез не хватало.

Начал Гуго со светленькой, благо та не выказала и тени испуга. Все-таки она была женщиной, и мужские ласки были ей не в диковинку. Граф Вермондуа до того истосковался по женскому телу, что овладел светленькой раньше, чем успел узнать ее имя. Впрочем, у него было время исправить свою ошибку. Правда, Гуго не знал ни тюркского, ни греческого языков, на которых пыталась с ним заговорить светленькая.

– Дубина, – неожиданно констатировала женщина на очень даже знакомом Гуго языке.

– Так ты из русов? – спросил слегка обиженный граф.

– Зови меня Милавой, – попросила женщина. – Это имя мне нравится больше, чем Анастасия, данное при крещении.

– А почему тебя отдали за мусульманина, если ты христианка?

– Отцова воля, – повела обнаженным плечом Милава. – Он купец, ему поддержка бека не помешала бы. А ты откуда наш язык знаешь?

– Мать моя родом из Киева, – вздохнул Гуго. – Вот уж не думал, что встречу женщину русов в Антиохии.

– А я в Константинополе родилась и на Руси никогда не бывала. А хотелось бы посмотреть.

– Не обещаю, – покачал головой Вермондуа. – Францию могу тебе показать. Если угодишь, конечно.

– А я тебе не угодила?

– Хотелось бы повторить.

Гуго был женат почти пятнадцать лет, но, пожалуй, впервые он встретил женщину, которая так поглянулась ему с первого взгляда и с первого прикосновения. В какой-то миг ему даже показалось, что он знаком с Милавой уже давно, целую вечность, и он слегка испугался чувства, рвавшегося из груди.

– Зару не трогай, – попросила его женщина, немного погодя.

– Почему?

– Она гордая, тяжело ей будет принять мужчину, убившего отца.

– А ты за смерть мужа на меня не в обиде?

– Война, – вздохнула Милава. – Женой его я была меньше года. Не успела я к нему привыкнуть, а о любви мы даже не говорили. Человеком он был суровым, но не злым. Мир его праху. Похоронить бы надо бека, все же не простого звания человек. До захода солнца надо похоронить – таков у них обычай. Я скажу Омару, чтобы распорядился?

– Скажи, – не стал спорить Вермондуа. – А как звали твоего мужа?

– Бек Юсуф. Одним из первых он был в свите Аги-Сияна.

Граф Раймунд Тулузский был слишком стар, чтобы предаваться безудержному загулу даже после победы. Впрочем, взятие Антиохии пока что не обернулось для него личным триумфом. А участвовать в торжестве Боэмунда Тарентского, прославляемого ныне всеми крестоносцами, ему не хотелось. Поэтому на призыв папского легата Сен-Жилль откликнулся без большой охоты. Да и то после настоятельных просьб и советов шевалье де Сент-Омера.

– Радость у епископа Адемара, – пояснил графу Годфруа. – Какой-то лотарингский сержант спас хоругвь Божьей Матери. Ты не можешь остаться в стороне от этого события, благородный Раймунд.

– Быть тому сержанту рыцарем, – слегка воспрял духом Сен-Жилль и решительно поднялся с подушек. – Я своему слову хозяин.

Сент-Омер считал спасение хоругви благим предзнаменованием, в первую очередь для графа Тулузского. Ведь именно Сен-Жилль обещал провансальцам хранить эту драгоценную для всех реликвию как зеницу ока. Не исключено так же, что последние неудачи благородного Раймунда были связаны именно с пропажей хоругви, а ее обретение вновь вознесет графа на подобающую ему высоту. Склонность Готфрида Сент-Омера к мистике не была для Сен-Жилля секретом, однако он и сам порой впадал в религиозную экзальтацию. Вот и сейчас с каждым шагом своего вороного коня граф все более проникался значимостью предстоящего события и готов был с честью принять выпавшее на его долю благословение небес.