Околдованная

– Отлично. Я дам им знать, и они свяжутся с тобой. Продолжай посещать занятия как обычно. За тобой будут наблюдать. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся при иных обстоятельствах. На этом все.

Глава 37

Когда я вхожу в свою комнату, Мемнон уже там – развалился в моем компьютерном кресле. На нем рубашка какой-то известной фирмы, а на пальцах столько колец, что и не сосчитаешь. Колдун листает один из моих блокнотов.

Я каменею и еле-еле выдавливаю:

– Что ты тут делаешь?

Желудок радостно подпрыгивает, и я невольно вспоминаю, чем мы с ним занимались в этой комнате меньше недели назад.

Колдун отрывает взгляд от моей записной книжки, и губы его кривятся в лукавой понимающей улыбке:

– Я тоже рад тебя видеть, est amage. Или ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя половинкой?

Судорожно выдыхаю. Мое недавнее признание, ему определенно понравилось. И я ловлю себя на том, что мне хочется снова вступить с ним в спор, хотя я уже и признала его правоту.

Нерон проталкивается мимо меня, чтобы потереться о ногу колдуна.

Мемнон протягивает руку и гладит моего фамильяра.

– Ты хотела поговорить со мной сегодня, – напоминает он. – И вот я здесь.

Черт. Точно.

Закрываю дверь, вновь поворачиваюсь к нему. Сердце начинает биться быстрее, когда я разглядываю его вот так, с головы до ног, от волнистых волос до тяжелых ботинок. Каждая его черточка жестока и прекрасна, пугающая и властная.

И я со всем этим связана.

– Маленькая ведьма, – мягко говорит Мемнон, и глаза его нежны. – Ни к чему выглядеть такой испуганной.

Я выдыхаю. Он прав.

Все это будет…

– Клянусь, я кусаюсь, только когда меня об этом просят, – добавляет он.

С моих губ срывается почти истерический смешок, и я делаю шаг назад.

Я не готова к подобному разговору. Думала, что смогу, но, кажется, мне нужно больше времени.

Мемнон поднимает руки.

– Погоди, Селена, борись со мной, проклинай меня – хотя, пожалуй, все же не надо, – только, пожалуйста, не убегай.

Я колеблюсь. Эта сторона Мемнона мне непривычна. Со мной он открыт и уязвим. Бросаю сумку с учебниками, тру руками лицо.

– Я не знаю, как это делать.

– Что делать, Аmage?

Роняю руки, смотрю на него:

– Быть родственной душой. Смириться с тем фактом, что ты моя половина.

Мемнон откладывает блокнот.

– Ты говоришь так, словно это бремя. – Он качает головой, встает и идет ко мне. – Да, за это люди убивают и умирают. Этого не купишь ни за какие деньги. Любовь. Та, что сжигает целые народы. – Он сжимает мой подбородок и пристально глядит мне в глаза – с обожанием, если не ошибаюсь. – Ты не можешь постичь этого, маленькая ведьма, лишь потому что не можешь вспомнить, что у тебя это когда-то было. Но я помню.

Стоя так близко ко мне, Мемнон гипнотизирует, завораживает.

– Для тебя это закончилось не очень-то хорошо, – замечаю я.

– Закончилось… – задумчиво тянет он. – Закончилась эпоха. Мы – нет. – И он вновь смотрит на мои губы, пробуждая во мне боль, смягчить которую под силу только ему.

– Ты угрожал мне, – говорю я. – И я знаю, что ты, верно, все еще злишься на меня.

– О да, – соглашается он. – Но я стремлюсь к утолению мести и завершению и этой эпохи. Ты и я, Императрица, мы вечны.

Моя магия сочится сквозь кожу – как и его. Силы сплетаются и вьются вокруг нас, цвета сливаются, пока не остается один лишь тусклый багрянец.

Я хочу поцеловать его снова – черт, я всегда хочу целовать этого мужчину, – но это как-то слишком похоже на прыжок со скалы. Не знаешь, куда приземлишься и понравится ли тебе вообще…

Отстраняюсь от Мемнона, втягиваю в себя магию.

Взгляд Мемнона бродит по мне; колдун выглядит слегка опечаленным, но в глазах его понимание.

– Я постоянно забываю, какой пугливой ты была поначалу, – бормочет он.

Брови мои сдвигаются.

– Когда я нашел тебя в Риме, – продолжает он, – ты тоже нервничала из-за меня. Но это изменилось и изменится снова. Как только ты вспомнишь.

– Вспомню? – повторяю я эхом.

– Наше прошлое. – Он тоже отступает.

Вот так даешь древнему колдуну каплю надежды, и он тут же начинает требовать весь праздничный ужин.

– Это невозможно, – говорю я.

– Невозможно? – Он приподнимает брови. – Если бы это было невозможно, ты не могла бы говорить на латыни и сарматском. Не могла бы читать греческий, арамейский или демотический.

Какой, к черту, демотический?

Мемнон берет с моего стола дневник, и я тут же напрягаюсь. На этих листах – мой разум и моя жизнь.

Он находит определенную страницу и поворачивает блокнот ко мне. Тут полно записей, начирканных ручками разных цветов, часть текста выделена, часть – зачеркнута.

Мемнон указывает на каракули в углу:

– Видишь это? – спрашивает он меня.

То, о чем он говорит, больше всего похоже на гребешки волн, разве что каждая увенчана примитивным цветком с тремя лепестками. Странный рисунок – наверное, я просто отключилась на минутку, механически водя карандашом по бумаге.

Мемнон закатывает рукав рубашки и демонстрирует мне одну из своих татуировок.

– Это рога сайгака на моей руке.