Околдованная

Гнев и раздражение пробуждаются во мне, а на глаза наворачиваются слезы. Почему все должно сводиться к моей потере памяти? Почему другие считают, что больше всего на свете я хочу это исправить? Или потеря воспоминаний – потеря моей личности? Почему меня заставляют чувствовать себя неполноценной? Почему не понимают, что мои амбиции, моя доброта, мой гребаный оптимизм – лучшее, что есть во мне, – это следствие потери памяти?

И я знаю, что Мемнон точно не придерживается подобных взглядов – он ведь ясно дал понять, что интересуют его лишь воспоминания нашего далекого прошлого, и он все еще хочет отколоть эту часть меня.

А правда в том, что я никогда не была лучше, чем есть сейчас. Я добра, умна и искренна благодаря своей потере памяти. Не вопреки ей.

Долго смотрю на Мемнона и произношу наконец:

– Нет.

Богиня, как же это хорошо. Даже, я бы сказала, очищающе.

Он приподнимает бровь, внимательно глядя на меня мерцающими глазами.

Но я не прогнусь.

Я ведьма, из рода ведьм, которых преследовали за те вещи, что прочие не могли понять. Я их наследие, и они могут гордиться мной.

– Нет, – повторяю я громче. – Мне не нужны мои воспоминания. Никакие.

Мемнон прищуривается.

– Ты не понимаешь, est amage. Я здесь не для того, чтобы торговаться с тобой. И даже не для того, чтобы что-то от тебя требовать. Пока нет.

Мемнон кладет дневник на другой, уже лежащий на столе, и выпрямляется во весь свой немалый рост. И я, и моя комната кажутся по сравнению с ним крохотными.

Он подходит ко мне, берет меня за подбородок, запрокидывает голову. Глаза его уже не горят, но менее напряженными они от этого не стали. Колдун наклоняется и целует меня – несказанно нежно.

Потом отстраняется, и в глазах его – нечто вроде сожаления.

– Какая же ты интригующая. В этом есть что-то обезоруживающее и притягательное. Но ты такая же пантера, как и я. Пришло время вспомнить.

Моя сила вспыхивает при его последних словах.

– Мемнон, – предупреждаю я, – не стоит делать меня своим врагом всерьез.

– О, уже слишком поздно, маленькая ведьма. Слишком поздно. – Он наклоняется вновь и шепчет: – Я еще не отомстил. До сего момента.

Не понимаю, о чем он говорит, пока два моих дневника не отрываются от стола, поднимаясь в воздух, окутанные индиговой магий. Вот тут я начинаю кое-что соображать.

– Думаю, выйдет очень изящно, если ты потеряешься в современном мире, – продолжает он, – совсем как был потерян я.

– Мемнон, – предостерегаю его.

– Боги, как же мне всегда нравилось, когда ты превращала мое имя в угрозу. Но сейчас я не хочу твоего гнева, Императрица. Я хочу твоей паники и твоего отчаяния. Хочу, чтобы ты пресмыкалась предо мной. Хочу, чтобы ты нуждалась во мне так, как я всегда нуждался в тебе.

Он пятится.

– Мемнон, – повторяю я, – отдай мне мои записи.

Магия ворочается во мне, оживая.

– Возможно, если ты вежливо попросишь о пощаде, я избавлю тебя от худшего моего гнева.

– Ты ублюдок.

– Это не мольба о пощаде. – Он ухмыляется. Будто ему и впрямь смешно. Семь кругов ада, уверена, что смешно! Мемнон весь соткан из насилия и мстительности. – Попробуй еще раз.

– Мемнон, клянусь Богиней…

Два моих дневника охватывает пламя. Я даже не успеваю закончить фразу – а глаза колдуна вспыхивают дьявольским светом, и мои дневники полыхают.

У меня перехватывает дыхание.

Мои воспоминания.

Магия выплескивается из меня, обвивает тетради, отчаянно пытаясь потушить огонь. Я напрягаю силы, пытаюсь хотя бы стащить блокноты на землю, но они продолжают парить в воздухе и гореть.

– Мемнон! – Едва не плача, я лезу на стол, тянусь к пылающим книжкам. – Я же от них завишу!

– Ужасно, – видеть, как дело всей твоей жизни сгорает в огне, не так ли?

И ряды моих записных книжек в шкафу тоже охватывает пламя.

Я кричу, и мой крик смешивается с его смехом.

Годы работы буквально превращаются в дым. Но горят не только мои воспоминания.

– Эти записи были нужны мне для ПСС, – пытаюсь я зайти с другой стороны. – Они мое алиби.

И шанс быть вычеркнутой из списка подозреваемых, который я, кажется, возглавляю.

– Тебе они не понадобятся, как только ты вернешь свою память.

Игнорируя Мемнона, стискиваю голову руками, ища заклинание достаточно сильное, чтобы сбить пламя, но отчаяние мешает думать.

Закрываю глаза, роняю руки. Не нужны мне гребаные заклинания, когда в моем распоряжении – чистая сила.

Мемнон сгребает меня, заключает в какое-то извращенное подобие объятий, не давая ворожить. Это не любовь, не забота, не ласка, не утешение.

Губы его касаются моего уха:

– Твои усилия тщетны, Императрица. Ты чувствовала мою мощь. Ты знаешь, что не можешь потушить мой огонь. Только не сегодня.

Открываю глаза, поворачиваю голову и злобно смотрю на него. По моим щекам катятся слезы.

– Исправь все. Пожалуйста.

Он хотел, чтобы я его умоляла. Что ж, я дам ему именно то, что он хочет. В данный момент мне плевать.