Оковы призрачных вод (СИ)

— Этт, ну ты же такую туеву хучу всего у нас перечитала! И нашего, и фоморского. И таких элементарных вещей не знаешь? Дети фейри не способны пользоваться магией за пределами Маг Мэлла. Именно поэтому им категорически не позволяют отправляться в Сенмаг без присмотра родителей. И именно тот момент, когда эта, скажем так, невидимая пуповина обрывается и молодой фейри обретает некоторую независимость от магической стихии Маг Мэлла, и считается моментом взросления.

Эйтлинн уставилась в стену. Что ж все так сложно?

— И что, нельзя просто сказать ему…

— Можно, — снова оборвал ее на полуслове Киэнн. — Так и сделал. Но, прости, я не учил его пользоваться телефоном. Полагаю, что и ты тоже. Так что, боюсь, даже получив сообщение, он совсем не обязательно поймет, что именно от него требуется.

Индикатор в последний раз мигнул, высветив кнопку нижнего этажа. Дверь мягко распахнулась.

— Почему было так сложно создать нормальную магию или другое средство для двухсторонней связи?! Не письмо в один конец, а…

— Телефон? Скорее всего потому, что он остался бы невостребованным. Мир смертных, как я погляжу, тоже к этому подходит: звонить по телефону неприлично. Зачем, если можно отправить сообщение? Адресат прочтет или прослушает и ответит, когда ему будет удобно. А фейри испокон веков такие социопаты. Ты будешь, кстати, выходить? Или обратно поедешь?

Они молча пересекли фойе и вышли на улицу.

— Все имеет свою цену, детка, — словно отвечая на ее невысказанный вопрос, проговорил Киэнн. — Смертные платят свою за прогресс, мы, фейри — свою за воздержание от оного.

На стоянке перед отелем свободных машин такси не оказалось. Довольно предсказуемо, конечно. Скверные предчувствия вернулись к Эйтлинн: вызвать такси по телефону прямо из номера Киэнн не пожелал, мотивируя это расплывчатыми уверениями, будто не проблема и на улице поймать. Ну что ж, придется пройти немного пешком. Навык передвижения на десятидюймовых стальных ходулях, наверняка изобретенных каким-то садистом и женоненавистником, понемногу возвращался к Эйтлинн, а вот кожа под толстым слоем грима зудела нестерпимо. Чикаго по-прежнему плавился в раскаленной печи безжалостного августа, хромированные щеки припаркованных у обочины автомобилей бесстыдно бликовали, а по улицам и авеню во всех направлениях, точно нескончаемое варево из бездонного котла, расползалась густая человеческая масса. Лезла, текла, комковалась, как манная каша, оседала липкими сгустками у витрин ювелирных магазинов и сувенирных лавочек, просачивалась в щели ресторанов и закусочных, сливалась в жерла метро…

— А ну стой, паршивец! — взвизгнула немолодая леди, похожая на четыреста фунтов земляничного мороженого в трещащем по швам вафельном стаканчике. — Ах ты, немытый пожиратель бобов!

На мостовую шлепнулся ярко-малиновый бумажник, а в перетянутых золотыми кольцами пальцах-сосисках угрем завертелся смуглый, заросший, как волчонок мальчуган с подозрительно знакомыми ссадинами на голых коленках. Молча, но яростно.

— Позовите кто-нибудь полицию, что ли! — возопило земляничное мороженое. — Эти мексиканские недоноски вообще распустились, в приличные кварталы лезут, сумки режут! Видели, что он сделал? Нет, ну вы видели?

Она потрясла воздух грубо распоротой леопардовой сумочкой и с размаху хлопнула ею вертлявого мальчишку по затылку. Латинос зло процедил что-то сквозь зубы и лягнул ее обутой в драный кроссовок ногой. Пальцы-сосиски на секунду разжались, четырехсотфунтовая туша пошатнулась, едва не вписавшись задом в витрину. Маленький оборванец предпринял отчаянную попытку ускользнуть, но просочиться сквозь обступившую его толпу не сумел.

— Держите вора! — вновь призывно протрубила дамочка с леопардовой сумкой. — Держите негодяя!

Паренька неуклюже, но усердно перехватил высокий байкер с пивным брюшком и синими от татуировок бицепсами. Латинос снова задергался, выворачиваясь из крепкой хватки байкера, брыкаясь и шипя, как дикий кот.

— Ишь, чего творит, подлец! — загудела толпа.

— Депортировать их всех надо!

— Когда уже ту стену построят? Только обещать горазды.

— Ты из какой сточной канавы вылез, крысеныш? Чей ты? Где твоя мама-крыска и твой папашка помоечный наркобарон?

Рико (а у Эйтлинн уже не оставалось ни малейших сомнений, что латинос — ее недавний знакомый с причала у Парка Сталеваров) в очередной раз по-звериному зыркнул на обидчика и скорчил презрительную гримасу:

— !No te entiendo!*

*Я тебя не понимаю!

— Во, даже двух слов связать не может, а кошельки резать…

— Это мой.