Окраина

Отец Франтишка не собирается, да и не может спорить с авторитетом районного масштаба. Ведь именно от него, и только от него, зависит, будет ли фундамент закончен прежде, чем старательные молотки отзвонят конец осени. Поэтому он только пробормотал что-то себе под нос и снова заскрипел лопатой, помешивая раствор в корыте.

И вот — благодаря тому, что ни каменщик, ни его подручные не тратили времени на бесплодные рассуждения о том, прогонит кто кого или нет, — невероятное становится явью: прежде чем молотки в последний раз прозвенели в озябших руках, прежде чем Франтишек захлопнул крышку красного чемодана и увез свои скудные пожитки в дейвицкую квартиру, прежде чем в день поминовения усопших явились в Уезд три бывших ученика реальной и архиепископской гимназий в потертых шубах, чтоб постоять над родительскими могилками, прежде чем рождество, как говорится, постучалось в дверь, фундамент был готов. Отныне пускай льют дожди, валит снег и мороз пробирает до костей.

Однако опасения, что кладка фундамента, размоченная осенними дождями, потрескается от мороза, оказались не лишенными основания. Зима, которую Франтишек проводил в доме с центральным отоплением, здесь, на равнине, выдалась исключительно суровой. Только помыслы о нескольких днях рождественских каникул высвобождают Франтишка из плена ежедневного корпения над формулами, чертежами и цифрами. Быть может, то будет его последнее рождество в родительском доме. И Франтишек так распределяет свои учебные дела, чтоб на два-три дня освободить голову от всех забот. Но к мыслям о рождестве, увы, присоединяются представления об утре после сочельника. Утром комната, наполненная запахом погасших елочных свечек, будет смахивать на вифлеемский хлев. Слепые окна, выходящие в поле, будут покрыты толстой коркой льда. Ледяные кристаллы на них сложатся в изображение крошечных яслей. Под тяжелой периной будет влажно и жарко, а елочные украшения напомнят крестный путь семьи от пограничья до Уезда. Каждое из этих украшений куплено в дороге, каждое — в другом месте. А к деревянной уборной надо бежать через двор…

Франтишек встает из-за стола, отодвигает тяжелую белую, в пышных складках гардину. Ребра калорифера под нею пышут жаром. Приятель Франтишка поднимает глаза от толстого учебника. Наступило время захлопнуть книги, уложить в металлический пенал цветные карандаши, завинтить ручки с вечным пером.

— Где-то мы будем через год в эту пору? — вздыхает приятель. Патетичность вопроса отвечает возрасту. Старик никогда не решится спросить себя так. Это привилегия молодости, перед которой будущее.

— Может, один из нас уже будет женат…

Франтишек не хочет уступить приятелю: скорби, прозвучавшей в его предположении, куда больше, чем если б он сказал: «Может, один из нас уже будет мертв». Юные прогнозисты до тех пор качали головами, пока один из них не взял цветной карандаш и не углубился в книгу, подчеркивая нужные места. И сидят они до утра, опустив головы, сгорбившись, на границе светлого круга, отбрасываемого настольной лампой.

А наутро — сочельник. Наши приятели спали чуть ли не до полудня, даже не потрудившись раздеться. К чему? Одеты они по-домашнему, а одеялом прикрываться нет нужды. В комнате, как и во всей квартире, жарко натоплено. Только появление матери приятеля вызвало некоторое рождественское оживление.

— Какое рождество, какие воспоминания, когда все наспех! — говорит она, ставя в вазу веточку золотистой омелы, перевязанной красной ленточкой. — Поужинаем, как обычно, да и спать. Разве вот подарочками отметим праздник…

Она загадочно усмехается, и Франтишек смекает, что под плохим, зато огромным портретом Клемента Готвальда руководящий работник министерства никак не может вместе с сыном-студентом распевать: «Иисус Христос родился». И все же, следуя старинному обычаю, Франтишек пожелал матери приятеля веселого рождества, счастливого Нового года и откланялся.

Милосердный снег и белый ледовый панцирь прикрыли зияющие раны Уезда. Над недостроенными коттеджами для работников госхоза вызывающе торчат в сером небе шесты наподобие майских. У дровяного сарая продают рождественских карпов. Кадки обросли сосульками. Из серых окошек длинного коровника вырываются струйки серого пара. Пахнет гнилой соломой, навозом, отрубями, мелиссой, обрезками свеклы. В коровнике время от времени брякает цепь да почему-то несколько раз подряд взмыкивает корова. Лошадей с каждым годом все меньше, и вокруг конюшни тихо. Тишину на Жидовом дворе нарушает только одинокий карапуз, который, трудясь, как Сизиф, втаскивает на еле заметный пригорок миниатюрные саночки.

Франтишек подоспел как раз к ужину. Длинная труба, протянувшаяся от раскаленной добела печки-бидона, делает кухню похожей на уголок заводского цеха, конурку мастера, склад. Но стоит здесь мать в белом переднике, а на большой кафельной плите шипит и брызгает жиром большая сковорода с порциями жарящегося карпа. Куски сырой рыбы ждут своей очереди в цинковой посудине на скамейке. Картофельный салат наполняет миску, чья окружность равна окружности тележного колеса.