Окруженные тьмой

Он как-то сразу оглох. Она еще говорила, но он не слышал ее, только смотрел, как шевелились губы. Зато первобытный в лосинах вдруг высунулся из экрана по пояс и, наконец, стало слышно, что он такое поет. Он не просто пел, он выл — волком, оборотнем.

— Только я помню, как лицо наклоня... ты говоришь мне, что не любишь меня, — лицо певца перекосилось, голос дрожал, волосы встали дыбом от ужаса. — И возвращается сентябрь, и опять листья падают... Та-ам, там я остался, где дрожи-ит в лужах вода-а...

Саша встряхнулся, отогнал морок. Волк из телевизора неохотно нырнул обратно, выл оттуда снова невнятно, почти без слов. Саша мог поклясться, что над ним на плазменной панели зажглась черная луна. Зажглась и погасла.

— У тебя кто-то есть? — Саша не смотрел на Катю, не мог смотреть, не было сил.

Она только головой покачала.

— Нет у меня никого...

И он почти поверил. Почти. Конечно, никого у нее нет. Нет и не было. Вот только если нет, почему она уходит? И, главное, куда?

Мысль эта здравая пришла к нему в голову, но думал ее не он, капитан Серегин. Думал ее дознаватель, тот, который внутри него, — холодный, расчетливый, трезвый. За дурака тебя держат, говорил он изнутри. И правильно держат, и на самом деле ты дурак, и свет таких дураков не видывал. Ну ладно, пусть так, пусть дурак, соглашался Саша, но все-таки не до такой же степени, не окончательный — или жены уходят только от окончательных дураков?

Катя почувствовала его настроение. Женщины — они вообще чувствительные, чувствительнее любого следака, хоть по особо важным, хоть по таким. И они страшно не любят, когда их ловят за руку. А если все-таки поймали, выворачиваются так ловко, такой нанесут пурги, что никогда не поймешь, обманули тебя или нет. Да еще и неясно, одного тебя обманули или весь подлунный мир...

Нет-нет, спохватился он, так думать нельзя, всем известно, что женщины не обманывают. Лукавят, недоговаривают, фантазируют — но нельзя, нельзя винить их в обмане. И, кстати, не валяй дурака, не лови женщину за руку, только хуже от этого будет. И тебе, и ей, и, главное, всему подлунному миру.

— Где мы ошиблись? — спросил он.

Точнее, не он, конечно, спросил, не мог он спросить такую глупость. Наверняка спрашивал все тот же невидимый дознаватель. Наверное, куражился, прокурором себя почувствовал. Да еще и повторил, как будто в первый раз позору было мало.

— Так где мы ошиблись?

Она покачала головой, она не знала.

— Может, надо было завести ребенка...

Саша резко обернулся назад — ему показалось, что про ребенка сказал кто-то другой. Но сзади сидела старушка в сиреневой шляпке и жадно ела мороженое, тоже сиреневое. Старушке он позавидовал: вот кому ребенок не грозит, максимум — воспаление легких.

Значит, все-таки это жена сказала. Или как ее теперь называть: бывшая жена, просто бывшая? «Моя бывшая хочет ребенка», — хорошее название для голливудской комедии. Но только тут у нас не Голливуд и на комедию все это мало похоже.

— Я же предлагал, — с трудом выговорил он.

И этого нельзя было говорить, глупо это было, глупо и опасно. Это значило, что он хочет спихнуть вину с себя на нее. Будь перед ним феминистка, она бы ткнула его вилкой. Страшно даже подумать, в какое место. Но, как заметил внутренний дознаватель, настоящих феминисток у нас давно не осталось, все продались мужским шовинистам из конкурирующей конторы. Что же до Кати, то она не успела даже вилку взять в руки, потому что невесть откуда возник Петрович.

— Какого еще ребенка? — Петрович стоял над ними, покачивался от винного градуса. — Какого вам еще ребенка, вам меня мало?!

Сволочь Петрович, подумал Саша, наверное, следил за ними от самого дома. Или нет, не следил, зачем следить? Он просто знал это кафе, они же пару раз ходили сюда вместе с ним.

— Папа, — жена занервничала, только Петровича им сейчас не хватало, — папа, иди уже проспись.

Он думал, что Петрович взовьется, толкнет речь о пользе бодрствования, но тот посмотрел на них неожиданно жалким взглядом и кивнул: хорошая мысль, пойду просплюсь.

Недолгое время они глядели ему вслед — Петрович, покачиваясь, шел прочь, постепенно уменьшаясь, и через минуту стал совсем маленьким. Вообще, все сейчас казались Саше маленькими, почти детьми. Наверное, это горе подняло его вверх, он смотрел на все с какой-то ледяной горы.

— И, кстати, о папе, — вдруг сказала Катя. Ей явно было неудобно, но не сказать она не могла. — Пусть пока поживет с тобой, хорошо? Я освоюсь на новом месте, а потом его заберу.

Он кивнул, ну да, заберет. Конечно, заберет. Хотя, между нами, все это не помещается в голове. Она уходит, а папу оставляет ему. В каком качестве, интересно: залога, выкупа, компенсации?