Оксюморон

Мой Мерседес меж тем уносил меня всё дальше и дальше на восток. Ближе к вечеру я остановился у встретившегося мне на пути пруда. На западе занималась заря. Её огненные языки колыхались в лёгких волнах поднимающегося от земли тёплого воздуха. Какое-то время я любовался этим дивным танцем, а потом я поймал вдруг себя на мысли, что не смотрю на огни. Мною овладело странное состояние, словно сомнамбул я сел на тёплый прибрежный песок и устремил свой взгляд в даль. Меня постепенно накрыло странное ощущение словно я не смотрел в даль, а был сейчас там. Там, где за порогом временных поясов уже рождалось великое чудо-рождение новой ночи.

Глядя вперёд меня никак не покидала мысль о том, почему моя отчизна наполнена горем? Причём горем, выраженным в таких ипостасях, какие способны привести в ужас обладателя самой взыскательной фантазии. А ведь это горе имеет не природную основу, в природе не может быть горя, есть естественный отбор, который сопровождается не всегда благовидными поступками с точки зрения человеческой морали. Да, это безусловно так, но горя в природе нет. Я скажу даже больше, горе само по себе отнюдь не однородно как может показаться на первый взгляд. Например, горе с точки зрения представителя западной цивилизации – это реакция на какие-то события. Это даже если вдуматься горем то настоящим назвать нельзя, так, настроенческий ченч. В России же горе обрело имя собственное. Оно перестало быть эфемерной метафорой. Оно пронизало пропитало собою всё. Оно стало той субстанцией, которая наполняет собою всё и обескураживает нас всех каждый день. Ведь это же неестественно. Это не может быть природным явлением, ведь всё, что окружает меня, покрыто колючей ржавчиной горя.

Конечно здесь, в этом мире, горе приняло гротескную форму, но разве от этого легче. Ну и что с того, что там, откуда я прибыл, нет мёртвых городов-могильников, но разве мало мёртвых деревень колхозов, чьи брошенные угодья, как я слышал, по площади превышают площадь Германии. Разве брошенные на произвол судьбы и умирающие от голода ветераны войн не повторяют судьбу любого из мертвецов ‘'Заводи''? Ну и что, что малолетние дети наших чиновников не наследуют их должности как Вакитка, Маруся и им подобные, но разве, когда они, сбив прохожего или женщину с коляской в алкогольном опьянении, выехав на прохожую часть, отделываются условными сроками, тем самым они не пользуются родительской властью и полномочиями?

Да, всё это так, но оставался вопрос. Если всё это имеет не естественную основу, то какую? У всего этого горя должен быть исток. Откуда на этом пространстве начал когда-то бить тот чёрный ключ, который наполняясь с каждым столетием, годом, днём, минутой, секундой постепенно превратился в широкую неудержимую реку горя, которую уже никому не под силу остановить?

Вернувшись в машину, я повернул ключ зажигания и продолжил путь. Ближе к вечеру, почувствовав усталость, я съехал с дороги и остановив машину заснул.

Проснулся я от холода. Оказалось, что накануне засыпая, я забыл закрыть ветровое стекло. Было тихо и темно. Недобрая луна бесшумно стелила по голубоватым от тумана полям свою мёртвую желтизну. Не теряя времени продолжил свой путь. Несколько часов я ехал без остановок если не считать короткие стоянки, во время которых я подкреплялся из своих запасов. За такими мыслями я провёл добрую половину дня и едва не пропустил встретившуюся мне на дороге вывеску “г. Локарро. 3 км.”

Я съехал с дороги. Метрах в пятнадцати от дороги густые высокие заросли дикой малины образовывали собой некое подобие склепа, в котором легко можно было укрыть довольно объёмный предмет, не боясь, что тот будет обнаружен. В этот склеп, я и загнал свой Мерседес.

Едва я вылез из машины наружу как свежий ветер почти сразу взъерошил мне волосы. Яркое солнце ласкало моё лицо. Невидимые пернатые на все голоса наперебой рассказывали мне как чудесно им живётся в этом мире. Вскоре я набрёл на пробивающийся из земли ручей. Только тут я ощутил до чего мне хочется пить. Не теряя времени даром, я направился к воде. Подойдя к роднику, я опустился на корточки и зачерпнув пригоршню обжигающе-холодной воды первым делом утолил жажду. Второй пригоршней я омыл лицо. То ли сказалась накопленная в пути усталость, толи сокрушительный зной, толи так магически подействовала свежая вода, но на меня накатила сонливость.