Оксюморон

– И в самом деле, – продолжал Шопен-Гауэр – если быть честными с самими собой, в какой момент наш человек вспоминает о свободе? В тот момент, когда он начинает понимать, что ещё немного и он может её потерять. Заметь, я не сказал теряет. Нет, только приближается к этой черте. Дальше-больше. Нам однажды повезло. Мы получили право вносить в принимаемые законы маленькие поправки. И вот теперь, спустя годы, ни одного закона в Локарро не принимается без нашего участия. А уж когда у нас появилась возможность влиять на законотворчество, вот тогда-то и взошла по-настоящему наша грешная звезда. Первым законом, который нам удалось хм…, навязать этому городу, лучше называть вещи своими именами, был закон о том, что никто не может покидать пределы города без специального разрешения властей кроме самих властей. Конечно, время от времени такие умники находились, да и находятся, поэтому мы, во главе с бургомистром, изредка обходим окрестности города в поисках нарушителей. И уж тогда любой, кто на какое-то время возомнил себя частью пейзажа с неизбежностью обнаружит себя частью натюрморта. Вот вам и ответ на вопрос, в какой связи вы задержаны. Вам понятно!?

Я коротко кивнул.

– А с чего всё начиналось, – Шопен-Гауэр закатил глаза – смешно подумать!

Он помолчал не много, а после продолжал.

– Я не припомню, говорил ли вам о том, что кормила нас, если быть до конца откровенными, не столько верность, так сказать, законам, и даже не их охрана, сколько их сложность и толкование. А это был весьма урожайный момент, и упускать его было бы непростительным грехом. Разумеется, мы сделали всё, чтобы это знамя не выпускать из своих всё менее и менее натруженных рук.

Мне показалось, что я понял ход его мыслей.

–А насколько услужливая это штука, для того в чьи руки оно вложено, вы теперь и сами поняли, дорогой Алексей Иванович, после того, как из гостя превратились в преступника. Тут весь вопрос в том, в чьих руках окажется право наделять тот или иной поступок положительными или отрицательными коннотациями? А это право, в силу сложившихся обстоятельств, пребывает до селя в наших руках, и разумеется мы используем его в наших интересах. А как же может быть иначе? Не затем, знаете ли, папа повесился, чтобы после детки на нём раскачивались, уж простите мне мой цинизм.

За столом снова все дружно расхохотались.

– Ну, скажите, дорогой мой, – продолжал Шопен-Гауэр – ну разве случись вам оказаться в той же ситуации, в какой когда-то оказались мы, вы не поступили бы так же?

И не дожидаясь моего ответа сказал.

– Можете не отвечать, у вас на лбу написано, что поступили бы.

После он взял мою ладонь в свою и потрясая её сказал с наигранной торжественностью.

– А вообще-то я искренне восхищён вашей героической стойкостью. Ещё раз спешу выразить своё восхищение. Я, признаться, до сих пор не в силах поверить. Неужели я сподобился только-что наблюдать перед собой то, что зовётся человеческим достоинством? В литературе подобный вид поведения принято называть удалью. Наблюдая за вами во время допроса, я даже испытал жалость. Нет –нет, не к вам, от таких глупостей я давно себя отучил, если конечно, – он коротко хохотнул – предположить, что они у меня когда-то имелись, я испытал жалость по поводу того, что вы не с нами. Ну в смысле, не состоите в наших дружных рядах. Ну ладно, наша беседа несколько затянулась. Вам надо отдыхать.

С этими словами он посмотрел на белобрысого и коротко кивнул. Затем он вернулся за свой столик и посмотрев на официантку не оправданно-громко крикнул.

– Ну что там, скоро нам горячее принесут!?

Я почувствовал, как сильные руки схватили меня за плечи и поставили на ноги.

– Иди вперёд – услышал я голос, который принадлежал белобрысому.

Когда мы вышли на улицу, мой провожатый остановился чтобы закурить. Пока он возился с сигаретами и зажигалкой мой взгляд, был устремлён в одну точку. Ею был сидевший возле урны на другой стороне дороги бездомный облезлый кот. Когда кот скрылся за углом мой взгляд скользнул по стенам домов, а после в чудовищной быстроте зрительного взлёта достиг далёких звёзд, мерцающих в ледяной благодати космоса.

Не знаю почему. Потому ли, что вид этого кота напомнил мне, что инициативы зла на этой земле отнюдь не исчерпываются не только мной, но и вообще людским родом. Толи просто моё измученное тело попросило мою психику взять на себя хоть часть претерпеваемой им муки. Но звёзды, на которые я смотрел, обрели вдруг яркие короны.

Да-да, читатель, ты всё правильно понял: я, выдержавший все эти страшные мучения словно титан, теперь плакал как незаслуженно обиженный, беззащитный ребёнок.

Когда мы подошли к камере, мой провожатый толкнул дверь ногой, она открылась и свет из коридора тут же бросился на мои нары словно боясь, что ему опять не хватит места. Мой сосед безмятежно спал.

– Заходи и ни звука – сказал белобрысый отходя в сторону и пропуская меня вперёд.

Я вошёл в камеру и когда за моей спиной закрылась дверь, вновь сомкнувшийся мрак проглотил весь свет без остатка словно чудовище, только и ожидавшее момента что бы приступить к своей трапезе.