Оксюморон

– Вы хотели пошутить, Алексей Иванович? – сказал он спокойным и как мне показалось даже усталым голосом – Я вас искренне понимаю. В конце концов, я тоже только человек и ничто человеческое мне не чуждо. Я ценю хорошие шутки. Скажу больше, тот день, когда я не смогу по достоинству оценить хорошую шутку только по тому, что она направленна в мой адрес, я сочту первым днём своей старости. Одним словом, я не сержусь на вас. Не сердитесь на меня, и вы, Алексей Иванович, сегодня я хотел вам продемонстрировать как у нас проходят допросы с теми, кто, что называется “не виновен.” По тому и допрос проводился, что называется «в неофициальной обстановке». Как говорится, “без галстуков”. Ну в самом деле, неужели вы предпочли бы, предоставь мы вам выбор, глухой подвал и мешок на голове? В прочем вам до этого совсем не далеко. Вот в следующий раз и попробуете. А сегодня, и я торжественно вас с этим поздравляю, вы присутствовали, дорогой мой, при так называемом «светлом допросе», и даже некоторым образом принимали в нём активное участие. Я свидетель этому, – и он активно задвигал губами чтобы подавить улыбку – эх, Алексей Иванович, если бы вы знали, как редко за свою карьеру я видел стойкость подобную вашей! Давненько признаться, а то и вовсе такого не встречал. Вот в начале нашей с вами беседы, не знаю, как вы, но лично у меня от слова “ДОПРОС” скрипит песок на зубах, да, беседы, вы изволили поинтересоваться за что вас задержали? Это обстоятельство настолько не типично в наше время, что, пожалуй, достойно если не изучения, то хотя бы пристального внимания. А вот наши старики – и он кивком головы указал на сидящего за столом лысого мужчину, который проснулся и теперь с интересом прислушивался к словам Шопен-Гауэра – говорят, что помнят времена, когда, бывало, вызовешь гражданина на допрос по пустяковому, казалось бы, делу, так тот даже не узнав по какому поводу его вызывают, либо сразу в бега ударится, либо вещи с сухарями с собой приносит. А уж когда он переступает порог кабинета так на него без слёз не взглянешь. Входит это существо, – при этих словах Шопен-Гауэр брезгливо сморщился – а на рожу у него так и написано: «Позвольте жить, ваше высокоблагородие, я ведь тоже часть творения». Тьфу! Впрочем, я сам этого не застал. Когда я начал служить, нам всем уже тогда, правда ещё вкрадчиво, но объясняли, что мы охраняем тех, кто платит нам зарплату. Мы с этим в общем то и не спорили, неизменно удивляло другое, а именно то, что те, кто платил нам зарплату, ещё и отдавали нам под час и свои нищенские заработки, когда нужно было, говоря образно, придать юридическим шестерёнкам побольше оборотов. Вы понимаете о чём я? Если понимаете, то кивните.

Я кивнул. Моё движение обдало верхнюю часть тела острой болью.

– Стоит ли винить нас, – продолжал Шопен-Гауэр – что при таком положение вещей со временем мы нашли для себя разумным однажды начать воспринимать их всех – и он сделал головой круговое движение – не только не равными, но и не свободными? Нет, я, пожалуй, не удержусь и продемонстрирую вам.

С этими словами он поднялся с корточек, оправил брюки и пиджак, затем пошарив взглядом по залу и выбрав цель направился к одному из столиков, за которым сидел молодой парень в свободного покроя деловом костюме и роскошная девушка в довольно дорогом вечернем платье. Подойдя со спины к парню Шопен-Гауэр вдруг влепил ему такую затрещину, что её звук победив гомон зала достиг моих ушей.

Самым странным было то что ни парень, ни его подруга, даже не посмотрели на своего обидчика. После Шопен-Гауэр вернулся ко мне.

– Видал!? – спросил он осклабившись.

Я кивнул.

– А ведь я мог и девку при нём на столе ссильначать, – сказал, продолжая улыбаться Шопен-Гауэр – и этот мудак сидел бы напротив и успокаивал её, говоря «потерпи, милая, может всё и обойдётся…». И ты знаешь, что самое интересное: все они полагают, что свободны, а! И лишь в моменты подобные тому, что ты только что видел, понимают, что принимали за свободу нечто совсем иное. Как в анекдоте: когда старик выходит от врача и говорит ожидающей его у дверей жене, «Бабка, то что мы с тобой всегда считали оргазмом, оказывается называется астмой»! – и он, улыбнувшись, заглянул мне в глаза, видимо, приглашая меня разделить с ним его весёлость.

Но я не улыбнулся.