Оксюморон

В моей голове усиленно и лихорадочно заработали весы. Мысль о побеге прямо из зала была на них тут же взвешена и найдена слишком глупой и самонадеянной. Шопен-Гауэр меж тем продолжал сверлить меня взглядом. В этот момент он напоминал огромного злого и глупого ребёнка, у которого некогда из рук вырвали нечастную лягушку, у которой дитя сие решило оторвать лапки, а после отдали в его распоряжение самого спасителя лягушки.

Наконец его тяжёлые мясистые губы разжались, и он вымолвил:

– Ты что, дурак?

Признаюсь, дорогой читатель, в этот момент он может и не желая сам того, попал в птицу, ибо это был очень хороший вопрос.

Сразу за этими словами на его губах мелькнула зловещая улыбка. Толи он вспомнил, что он здесь и есть власть, толи близость к вожделенной лягушке всё же запустила страшные механизмы надвигающегося на меня будущего, но его лицо посетило такое выражение, от которого мне вдруг сделалось не по себе.

– Я вас, Алексей Иванович, спрашиваю потому, что мне прежде чем мы перейдём к главному, так сказать, блюду, хотелось бы удостоверится что вы вполне ясно представляете себе всю сложность ситуации, в которой оказались. Есть у некоторых голосов свойство доносить нужные ощущения между слов. Этот голос был как раз таким. Всё сказанное было произнесено спокойным тоном, но я почти физически ощутил на холодное всеразрушающее прикосновение ненависти.

Я не знал, что ему ответить и потому пролепетал только:

– Вы должны, вы просто обязаны мне объяснить, за что я задержан.

Наверное, вышло это как-то по киношному. Во всяком случае все сидящие за столом рассмеялись. Мне от этого смеха сделалось не по себе. Но тут снова подоспела на помощь природа.

Я ещё в детстве отметил одну особенность моего мозга. В минуты приближающейся действительно серьёзной опасности он словно отключается от восприятия происходящего выводя на экран какой-нибудь образ из прошлого. Это можно, пожалуй, сравнить с тем как молодой, но уже хитрый вожатый, уводит в свою комнату вожатую соседнего отряда с определёнными целями, а перед этим ставит обомлевшим от счастья детям заграничный видеофильм. Что кстати, как показало время, было не очень-то умно с его стороны, ибо как правило посредством именно этих самых иностранных видео фильмов, большинство советских детей и узнавало о том, зачем уединяются в своих комнатах советские пионервожатые.

Вот и сейчас мой мозг перестал коммуницировать с происходящим. Моё сознание, почувствовав приближение опасности, тут же поспешило мне на выручку, и на ветровом стекле моего ума выплыло беззащитно-доброе и немного глуповатое лицо урядника Древко исправно несущего свою никому не нужную службу где-то возле далёкого города Ульти. Славный парень, живущий мозгами и душой в сусальном безрадостном прошлом, рядом с трассой, ведущей в отнюдь не простое и, по-моему, тоже отнюдь не окрыляющее будущее. В прочем в будущее, которое у меня ввиду сложившихся обстоятельств, увы, могло статься ещё более безрадостное, а может быть у меня никакого будущего и вовсе нет.

По всей видимости последние слова, которым полагалось прозвучать только в моём сознании, я произнёс в слух, поскольку сразу услышал на них ответ.

– Будущего нет у того, кого переехал бульдозер, – сказал Шопен-Гауэр – надеюсь вы простите мне этот не очень удачный каламбур, гость заезжий Алексей Иванович. С этими словами он улыбнулся довольный своим, к слову, действительно, совсем не плохим, хотя и несколько прямоватым, каламбуром. По всей видимости его мозг, работающий в режиме стареющего дембеля, изредка всё же выдавал кое-какие высоковольтные результаты. Это позволило мне даже ненадолго предположить у этого садиста наличие чего-то похожего на сострадание. В прочем, продолжал он, разговор нам предстоит длинный и программа очень интересная и насыщенная. Кто знает может и трамвай мне вздумается в неё включить.

Неожиданно те усилия, которые я приложил к своей фантазии, чтобы предать этому животному в человеческом обличии дали неожиданный эффект. Я вдруг представил себе как вот-вот сейчас дверь распахнётся и в зал ворвётся бравый парень Древко с охранной грамотой в одной руке, шипастой палицей в другой и властью данной ему Перуном, с именем Оляпы на устах освободит меня, но как однажды сказал один достойный муж – «так начинаются самые глупые мечты, и так заканчиваются самые глупые жизни».

Нет, неоткуда мне было ждать спасения. Между тем, неизбежность надвигающейся страшной развязки, видимо, начала пропитывать окружающую меня действительность. Во всяком случае, она передалась людям, ибо боковым зрением я заметил, что необъятная тётка, сидевшая за соседним столиком и до этого усиленно изображавшая не присутствие, словно вжалась в свой стул. Хотя при её габаритах правильнее было бы сказать вжала стул в себя. А худосочный тапёр похожий на затюканного собственной стаей грача, быстро заиграл похоронный марш.

«Остроумный парень» подумал я и тут же провалился в беспамятство, ибо в этот же самый миг мне в лицо впечатался волосатый огромный кулак.