Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Войтинский «принялся вызывать к прямому проводу членов президиума ЦИК. Долго никто не откликался. Наконец, уже глубокой ночью, к аппарату подошел один из членов президиума. Я протелеграфировал ему: «Правительство требует присылки с фронта войск. Отношение к этому требованию ЦИК в армии неизвестно. Отсутствие заявления ЦИК понимается как доказательство того, что комитет против вызова войск. При таком положении ни один полк, ни одна рота на требование правительства не откликнется». Ответ пришел час или два спустя: «Президиум ЦИК санкционирует вызов отряда с фронта. Отряд должен быть организован возможно скорее. Действуйте именем ЦИК»[2843].

Наступил новый день, который много десятилетий будет отмечаться как самый главный праздник советского народа и всего прогрессивного человечества.

Никто из основных и даже второстепенных участников событий не встретил его в постели.

Ночь решений и перемен. 25 октября (7 ноября). Среда

Положение правительства не казалось еще совершенно безнадежным. Против планов большевиков выступил Центрофлот, считавший «всякое вооруженное выступление гибельным для интересов революции». Такую же позицию заняли военные телеграфисты и главный комитет почтово-телеграфных служащих. Когда штаб округа узнал, что большевики решили захватить ночью электрическую осветительную и телефонную станции, то немедленно усилили охрану этих станций юнкерами[2844].

Большие надежды связывались с размещенными в городе и окрестностях казачьими частями. По воспоминаниям и. о. председателя Совета казачьих войск полковника Грекова, в ночь на 25-е член Совета «сотник Калмыков, находившийся для связи при правительстве, привез приказ о выступлении. С этим приказом был послан в полки член Совета Шамшин. Полки долго не давали прямого ответа. Тогда было устроено общее заседание Совета с представлениями полков, которое приняло решение выступить при соблюдении следующих условий: полки должны быть снабжены достаточным количеством пулеметов; сотни, находящиеся на заводах, должны быть отозваны в полки; к каждому полку должны быть приданы броневые машины; необходимо, чтобы с казаками выступила и пехота. С этими директивами Греков и Калмыков направились в Зимний дворец»[2845].

Делегация от Союза казачьих войск и от 1, 4 и 14-го казачьих полков в половине первого ночи появилась в Зимнем дворце. По рассказу Керенского, делегация «заявила, что казачьи полки только в том случае будут защищать правительство, если лично от меня получат заверение в том, что на этот раз казачья кровь не прольется даром, как это было в июле, когда, будто, мною не были приняты против бунтовщиков достаточно энергичные меры. Наконец, делегаты особенно настаивали на том, что казаки пойдут драться только по особому личному моему приказу. В ответ на все это я, прежде всего, указал казакам, что подобного рода заявления в их устах, как военнослужащих, недопустимы; в особенности сейчас, когда государству грозит опасность и когда каждый из нас должен до конца без всяких рассуждений исполнить свой долг!.. В результате этого разговора казаки категорически заявили мне, что все их полки, расположенные в СПб., исполнят свой долг»[2846].

Но, видимо, у казаков осталось неблагоприятное впечатление от этого разговора с Керенским, так как в результате Совет казачьих войск, заседавший всю ночь, высказался за «невмешательство казаков в борьбу Временного правительства с большевиками»[2847]. Гиппиус напишет: «Психологически все понятно. Защищать Керенского, который потом объявил бы их контрреволюционерами?…»[2848]

Министр-председатель, побеседовав с казаками, вернулся на заседание Временного правительства. «Всякому легко себе представить ту напряженную нервную атмосферу, которая царила в этом ночном заседании, в особенности после известия о захвате красной гвардией центрального телеграфа, почтамта и некоторых других правительственных зданий. Однако ни у кого из нас не возникало даже мысли о возможности каких-либо переговоров или соглашений с засевшими в Смольном предателями… Насколько помню, заседание Временного правительства окончилось в начале второго часа ночи… Я остался один с А. И. Коноваловым»[2849].

Министры отправились по домам, причем Карташев и управляющий делами правительства Гальперн попали в руки к солдатам лейб-гвардии Павловского полка и комиссара Дзениса, выставившего пикеты на Миллионной улице[2850]. Керенский же продолжал кипучую деятельность (и свой рассказ).