Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Командир 159-й пехотной дивизии Андрей Евгеньевич Снесарев писал супруге: «Была у солдата душа, да еще какая душа — беззаветная, мужественная, стойкая, мировая, а теперь кто-то подкрался к нашему солдату и выкрал — нет, мало, — вырезал его душу, и осталась там пустота. И как ее поднять на подвиг, как в нее всунуть лик Родины, никто не знает — секрет потерян»[564].

Столичный гарнизон разложился первым.

Вечером 2 марта Алексеев получил телеграмму Родзянко с настоятельной просьбой командировать на должность главкома Петроградским военным округом «доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно среди населения… Комитет Государственной думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Корнилова». Алексеев отправил соответствующий запрос главкому Юго-Западным фронтом Брусилову, который ответил, что в принципе не против, но считает Корнилова «малоподходящим именно для этой должности», поскольку он «отличается прямолинейностью и чрезмерной пылкостью». Назначение тем не менее состоялось, причем Корнилов стал последним военачальником, назначенным Николаем II[565].

Корнилов родился в станице Каркаралинской Семипалатинской области Омской губернии (ныне Усть-Каменогорск в Казахстане). Его отец выслужился из простых казаков в хорунжего Сибирского казачьего войска. Словами Краснова, «невысокого роста генерал, аккуратно одетый, с коротко остриженными черными волосами и черными нависшими над губой усами. Лицо его было смуглое, глаза узкие, чуть косые и с сильным блеском, быстрые»[566]. Мать была калмычкой. Генерал Гурко (как и большинство знавших его военачальников) дает ему высокую оценку: «Корнилов — изумительный человек дела, способный в должной степени проявить при необходимости личную инициативу. К перечисленному следует добавить необыкновенную энергию Корнилова, его солдатское прямодушие и строгость по отношению к самому себе, которая давала ему право быть столь же строгим и требовательным в отношении своих подчиненных… Кроме того, определяющей чертой Корнилова было его личное мужество — качество, столь сильно влияющее на подчиненные начальнику войска»[567].

В начале войны он оказался в немецком плену. Существуют свидетельства того, что в застенках Корнилов много читал, «но читал почти исключительно книги о Наполеоне, что еще больше раздражало его, так как он имел обыкновение проводить параллели между различными случаями из жизни великого корсиканца и своей собственной»[568]. Побег генерала из плена был редчайшим случаем. Сам Николай II принял Корнилова в Ставке, вручил ему орден Святого Георгия III степени. Газеты и журналы печатали портреты генерала, интервью с ним[569].

От Корнилова ожидали наведения порядка в столице. 7 марта он приказал убрать из Петрограда порядком разложившиеся запасные батальоны, заменив их фронтовыми частями. Совет ответил, что запасные части совершенно необходимы в городе для «защиты завоеваний революции». Еще одну попытку навести порядок в городе Корнилов предпринял 22 марта, издав приказ с требованием населению сдать расхищенное во время революционных событий оружие[570]. Всего со складов пропало 40 тысяч винтовок и 30 тысяч револьверов. Ответом стало всеобщее возмущение. Никто ничего сдавать не стал. Напротив, последовал ряд резолюций воинских частей и трудовых коллективов о том, что революцию надо не разоружать, а вооружать.

Приехавший с фронта в Петроград Степун обнаружил настроение солдатской массы: «Не всенародный порыв к оправданию добра свободою, а ее гнусная контртема: мозги набекрень, исповедь горячего сердца вверх пятами, стихийное, массовое «ндраву моему не препятствуй, Аленка, не мешай», это хмельная радость о том, что «наша взяла», что гуляем и никому ни в чем отчета не даем»[571].

В начале апреля обстановка в городе глазами Врангеля выглядела так: «С раннего утра до поздней ночи улицы города были наполнены толпами народа. Большую часть их составляли воинские чины. Занятия в казармах нигде не велись, и солдаты целый день и большую часть ночи проводили на улицах. Количество красных бантов, утеряв прелесть новизны, по сравнению с первыми днями революции поуменьшилось, но зато неряшливость и разнузданность как будто еще увеличились. Без оружия, большей частью в расстегнутых шинелях, с папиросой в зубах и карманами, полными семечек, солдаты толпами ходили по тротуару, никому не отдавая честь и толкая прохожих. Щелканье семечек в эти дни стало почему-то непременным занятием «революционного народа», а так как со времени «свободы» улицы почти не убирались, то тротуары и мостовые были сплошь покрыты шелухой»[572].

Неудивительно, что Корнилов, мягко говоря, не стал любимцем столичного гарнизона. «Боевой генерал, увлекавший своим мужеством, хладнокровием и презрением к смерти — воинов, был чужд той толпе бездельников и торгашей, к которую обратился Петроградский гарнизон»[573], — замечал Деникин.