Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Всего Гучков успел уволить трех из пяти главнокомандующих фронтами, 7 из 14 командующих армиями, 39 из 77 командиров корпусов, многие были перемещены на другие должности. Кроме того, многие военачальники поспешили сами покинуть службу, не дожидаясь «избиения». Итоги Деникин опишет Керенскому: «В конечном результате старшие начальники разделились на три категории: одни, невзирая на тяжкие условия жизни и службы, скрепя сердце, до конца дней своих исполняют честно свой долг; другие опустили руки и поплыли по течению; а третьи неистово машут красным флагами и по привычке, унаследованной со времен татарского ига, ползают на брюхе перед новыми богами революции так же, как ползали перед царями»[550].

Армия протестовала против нововведений военного министра. Собрание офицеров Генштаба Особой армии Западного фронта пыталось урезонить правительство: «Мероприятия проводятся с вредной поспешностью, не считаясь ни с боевой подготовкой, ни с основами военного дела, ни с мнением военных, ни с поставленной самим правительством целью довести войну до победного конца»[551]. И таких обращений были десятки. Протестовал и Алексеев.

За его снятие, как и вообще за военные дела, взялся и Керенский, которому было тесно на минюстовском поприще. Вспоминал Половцов: «Однажды во время заседания Пальчинский говорит мне, Энгельгардту, Якубовичу и Туманову, что сегодня ночью он хочет повести нас всех в некое место, но куда — тайна. Соглашаемся». Повез к Керенскому. Который сразу задает вопрос: «Годится ли Алексеев в Главнокомандующие?» Младотурки за Алексеева, но постепенно разговор заходит о Брусилове. «Конечно, умен, хитер, как муха, но уж очень ненадежен как человек, — пишет Половцов. — Вообще, нет в нем таких качеств, которые бы ставили его очевидно выше Алексеева, а потому не стоит менять; таково, в общем, настроение младотурок. Но у Керенского что-то на уме. Неужели Брусилов с ним снюхался?»[552]

В Ставку 26 марта прибыл Поливанов, который, по словам Кондзеровского, «буквально сиял, так был доволен событиям»[553]. Поливанов стал доказывать, что Алексеев предъявляет слишком большие требования к дисциплине военнослужащих, но пока не ставил вопрос о его отставке. Зато многоопытного Лукомского на посту начальника штаба сменил боевой генерал Деникин, мало знакомый со штабной работой и совершенно не ожидавший подобного назначения.

Борьба с «врагами революции» в армейской верхушке была продолжена арестом 31 марта генерала Николая Иудовича Иванова, вина которого заключалась в том, что ему Николай II отдал приказ (позже отмененный) подавить разгоравшийся бунт в Петрограде. Вновь был арестован бывший военный министр генерал-адъютант Владимир Александрович Сухомлинов, много лет обвинявшийся Гучковым в измене.

С 6 по 12 апреля Гучков встречался в Могилеве, Фастове, Киеве, Одессе, Яссах с командованием Ставки, Западного, Юго-Западного, Румынского фронтов, Черноморского флота, руководством Советов, ВПК, Земгора. Везде министра восторженно приветствовали, говорили о войне до победы, но после его отъезда ситуация возвращалась в прежнюю колею. Уступая давлению Совета, Гучков приказал возвратить с фронта квалифицированных рабочих, а затем, пойдя навстречу матросам Балтфлота, отменил погоны и разрешил закрасить середину кокарды в красный цвет[554].

16 апреля посланец Гучкова подполковник Верховский привез Алексееву на подпись уже одобренное военным министерством «Положение об армейских, полковых и ротных комитетах». Узаконивались введение комитетов на ротном, полковом и армейском уровнях, которые должны были обеспечивать самоуправление в войсках, и дисциплинарные суды. «Алексеев не оказал сопротивления, и положение о комитетах было проведено приказом по армии, — вспоминал Верховский. — Но старик низко склонил голову, подписывая этот документ, и слеза затуманила его взор. Ему казалось, что он приложил руку к гибели армии»[555]. Полагаю, Алексееву уже ничего не казалось.

В середине апреля он приехал в Петроград, чтобы сделать доклад для Временного правительства, заседания которого проходили тогда на квартире страдавшего приступами ревматизма Гучкова. Как вспоминал Набоков, слушавших охватывало чувство «жути и безнадежности»: «Вывод был совершенно ясен. Несмотря на все оговорки, приходилось уже тогда констатировать, что революция нанесла страшнейший удар нашей военной силе, что ее разложение идет колоссальными шагами, что командование бессильно»[556].

Выборные солдатские организации в армии начали создаваться с первых дней Февраля по настоянию Совета как главная основа ее демократизации.