Октябрь

Тимош охотно согласился съездить в Моторивку. Павел дал необходимые указания и, когда уже обо всем было договорено, спросил:

— Пойдешь к ним на Никольскую?

— Нет, — коротко отрезал Тимош.

— Почему?

— Не знаю, но не пойду.

— И у меня, любый, не лежит душа к этому Левчуку.

— О Левчуке я ничего сказать не могу, — возразил Тимош, — не потому я… а не пойду просто так… Не знаю почему. А вы почему против Никольской?

— Понимаешь, не в ней дело, не в этой затее Агнесы. Ну, решили устроить общежитие — хорошо. И молодежь у нас хорошая. Студенчество больше, увлекающийся народ. Да, сейчас всё кругом бурлит и бродит, страшная жажда всего нового, всяческих исканий. Шутка ли — после вековечного ярма освободился народ. Когда-то еще перебродит. Ну, вот он-то…

— Левчук?

Павел кивнул головой.

— Ему что надо? Солидный человек, с немалым опытом… Что это душевная молодость или потребность в молодых душах? Что это — увлечение молодым, новым, размах, опережение времени, или… Или ему просто нужны люди, доверчивые люди, последователи. Есть такие любители последователей, хлебом не корми.

— Он, что партийный, этот Левчук?

— Причалил к нашему берегу, — уклончиво ответил Павел, — и не первый уж год. Да у него, собственно, против партии ничего нет. Никто не может сказать… — Павел нахмурился, — а впрочем, черт его знает. Ты, Тимошка, человек уже взрослый, самостоятельный, сам и разбирайся. Одно могу сказать: есть такие люди — никогда они против не выступают. Да беда в том, что они «за» мало делают. Вот так философию развести в любой честной компании, на сходке или без сходки — пожалуйста. «Неистовую идею» подбросить — тоже, пожалуйста. По принципу: один бросит, десять за год не разберутся. А дело? Народу, партии от этого польза или нет? Начнет с мелочи как будто. А потом к этому незначительному, невинному, подбросит словечко «новое!». И пойдет крутить с этой новинкой, воду мутить. То партийцев из Думы отзывают, то бога с помощью материализма и диалектики разыскивают, а то и вовсе партию надумают ликвидировать… Это я не про Левчука, ты не подумай. Это я вообще. Вспомнилось. Наболело! Мы их как людей к себе принимаем. Всей душой рады… А они…

Павел снова умолк. Тимош не тревожил его расспросами, погруженный в собственные думы.

— Вот я и говорю: разберись, попробуй, кто таков Левчук? — Павел обращался больше к себе, чем к Тимошу.

— Но Агнеса, ведь умная девушка, — невпопад молвил Тимош.

— По-книжному разумная. Книгу читаю, а что там за книгой, — ничего не знаю.

Он помолчал немного, потом всё так же, скорей для себя, чем для собеседника, проговорил, следуя затаенным мыслям, а не сказанному:

— Да и многие теперь мучаются: как от этой книги к делу перейти! Ну, допустим, Миколашку повалили, а дальше как дело вести? Где теперь общий враг? Как собирать силы? С кем объединяться? Собирать все социалистические силы против общего врага — монархии, крупной буржуазии, прямой контрреволюции. Или держать свою, обособленную, большевистскую линию? Простой вопрос? А над ним сейчас большие люди голову ломают.

— Но ведь ты сам сказал, — Тимош запнулся, немного помолчал и снова повторил, — ты сам сказал, на заводах нет этого вопроса. С первых дней рабочие одного держатся, большевистской линии. И в Советах эта линия верх возьмет.

— Да, тут линия крепкая. Ну, а всё же — объединяться или нет против прямой контрреволюции?

«Объединяться или нет?» — думал Тимош, уже расставшись с Павлом. Ему льстило то, что Павел так откровенно заговорил с ним, впервые говорил на равных началах. И, вместе с тем, пугала откровенность — неужели Павел растерялся?

Тимошу казалось, он понял Павла — не в Левчуке дело. Задача в том, чтобы сейчас сплотиться в кулак, собрать воедино все мысли и чувства так, чтобы никто не мог противостоять. Никто! От этого зависит исход революции.

Он думал о Парижской коммуне.

Шум и звонкая команда заставили его очнуться.

Навстречу шли школьники: мальчики попарно впереди, девочки также попарно, взявшись за руки, спешили за ними:

Вставай, поднимайся, рабочий народ…

Тимош остановился и долго смотрел им вслед. Потом двинулся через городскую площадь домой, предупредить, что уезжает в Моторивку.

Никогда раньше не было на улицах столько людей с непокрытыми головами, все шли словно на всенародное торжество…

«Как же сохранить это всеобщее множество, этот великий размах революции, не утратив, а укрепив ее главные, пролетарские цели? Как объединить всех?».

В Моторивке пробыл он недолго, поручение Павла выполнил без особого труда — казарменное положение в военном городке соблюдалось теперь больше для видимости. Однако прежде чем заняться поручениями Павла, Тимош заглянул на знакомый двор — кругом пустынно, не слышно птичьего крика, дверь Любиной хаты заперта на маленький висячий замочек.