Октябрь. Память и создание большевистской революции

…ритуал сложился в 70-е годы XIX века. В 1877-м на похоронах поэта Николая Некрасова пришедшие выступали с радикальными речами возле свежей могилы. В 1891 году похороны литературного критика, писателя-народника и участника революционно-демократического движения Николая Шелгунова на Волковом кладбище в Петербурге вылились в организованную демонстрацию с участием семисот мужчин и женщин, которую лидер этой демонстрации и глава марксистской «группы Бруснева» Михаил Бруснев назвал первым появлением российского рабочего класса на арене политической борьбы [Мерридейл 2019: 112].

Как впоследствии большевики, революционеры видели все те возможности, которые открывал траурный акт. Их противники тоже понимали, что так называемые «красные похороны» – это фундаментальный вызов старому порядку и что с ними нужно бороться на каждом шагу. Если эти светские похороны были тщательно срежиссированы, чтобы передать ощущение новых традиций Советской России, то традиционные религиозные похороны, которые также проходили в эти месяцы, были в равной степени направлены на утверждение старых ценностей.

Смерть была слишком ценной сферой для борьбы старого и нового, и ни одна из сторон не могла оставить ее без контроля. С первых же дней после прихода к власти новое правительство стремилось вписать Октябрьскую революцию в ритуализированное поминовение революционной смерти. Кинематографисты, которым было поручено создать многосерийный документальный фильм об Октябрьской революции в начале 1918 года, считали «красные похороны», наряду с массовыми сценами, уличными демонстрациями, народными собраниями и изображениями баррикад «выдающимися моментами русской революции»[160]. 4 ноября 1917 года газета «Социал-демократ» призвала население «сохранить память о Московских боевых днях и о погибших товарищах», отправив редакции газеты «списки убитых и раненых, эпизоды борьбы»[161]. Скудная, неполная и часто неверная информация, собранная благодаря таким обращениям, вместе с некрологами из газет и журналов того периода в конечном итоге была опубликована в виде книги, и мученики обрели в смерти определенную революционную цель, а также недвусмысленную большевистскую идентичность, которая, вероятно, была неизвестна им при жизни [Лежава, Русаков 1924][162].

Рис. 3. «Красные похороны» в Москве, ноябрь 1917 года (предоставлено Государственным центральным музеем современной истории России)

Большевистские газеты публиковали списки раненых и убитых, которые теперь лежали в госпиталях и лазаретах Петрограда и Москвы, называя их имена и социальное положение: рабочий, матрос, юнкер, офицер и так далее[163]. Такое индивидуальное мученичество резко контрастировало с целями комитета, созданного некоторыми небольшевистскими газетами из представителей различных общественных организаций и политических партий для организации фонда обезличенных «жертв диктатуры большевиков». «Сотни и тысячи… жертв большевистского террора» слишком многочисленны, чтобы их перечислять поименно, намекали энтузиасты фонда, хотя регулярно публиковали списки тех, кто сделал взнос в фонд, с указанием сумм, которые они пожертвовали, и их социального положения (например, врач, группа государственных служащих, бухгалтер, акционерное общество)[164].