Октябрь. Память и создание большевистской революции

Это первоначальное представление о взятии Зимнего как о второстепенном событии было результатом, по мнению Джеймса фон Гельдерна, нежелания большевиков и других революционеров прямо перенимать образы Французской революции. В конце концов, они всегда критиковали ее как буржуазную, а некоторые из ее положительных символов уже были дискредитированы, так как использовались Временным правительством [von Geldern 1993: 23]. Более того, образ Бастилии был «подготовлен и использовался средствами массовой информации эпохи» как наводящая ужас крепость, штурм которой ознаменовал бы конец тирании [Liisebrink, Reichardt 1983: 85][136]. Зимний дворец такой истории не знал: он никогда не был тюрьмой, а тюрьмы Петрограда в принципе не подвергались штурмам, чтобы вызвать однозначные сравнения с Бастилией[137]. Однако, как мы увидим, образ штурма был слишком сильным символом, чтобы его проигнорировать, и в конечном счете он будет иметь большое значение в развивающемся повествовании об Октябрьской революции.

«Побольше веры»

История Октября сложится со временем, в процессе ее рассказывания. В первые недели и месяцы ожесточенные споры между социалистами и несоциалистами о легитимности Октябрьской революции велись на основе их взглядов на большевистских лидеров и природу своей партии и заслоняли дискуссию о символах свершившегося переворота. Партия, утверждали оппоненты большевиков, в действительности состояла из небольшой группы беспринципных интеллектуалов, лишенных реальных связей с народом, от имени которого они якобы действовали. Поэтому большевикам отводилась центральная роль в контрпропаганде. Многие социалисты, среди них – художники и интеллектуалы, приветствовали Октябрьскую революцию, не выражая при этом явной симпатии партии. Противопоставляя свое удовлетворение от революции презрению к большевистской культурной политике, ученый и критик О. М. Брик в декабре 1917 года публично призвал людей «быть везде, где культуре грозит опасность, стойко защищая ее от всякого, в том числе и большевистского, вандализма»[138].

Со своей стороны, большевистские лидеры в эти первые месяцы стремились создать впечатление, что партия находится на подъеме, но не связывали его напрямую с Октябрьской революцией. Ближе всего к прямой ассоциации они подошли, проведя в конце 1917 года параллели между Октябрьской революцией и Парижской коммуной, в которых, как писала «Правда», «мы буквально читаем нашу собственную историю, часто совпадающую в мельчайших подробностях»[139]. Сплоченность рабочих и крестьян России, действовавших через избранные ими Советы, противопоставлялась неспособности французского крестьянства поддержать парижский пролетариат – предательству, которое обрекло Парижскую коммуну на неудачу. Однако очень скоро падение коммуны стали объяснять через непонимание пролетариатом своих собственных классовых интересов и отсутствие «могучей политической партии, которая руководила бы его движением», подобной той, которая принесла успех Октябрьской революции[140].

Тем не менее после октября 1917 года периодические перерегистрации членов большевистской партии, установление уровней членства (член, кандидат, «сочувствующий») и публично выраженные сомнения в классовом и политическом происхождении новичков вызывали у лидеров партии постоянное беспокойство по поводу революционных качеств ее рядовых членов. После Октября большевистская пресса опубликовала множество свидетельств о значительной лояльности партии на местном уровне, хотя сообщения даже о старых местных комитетах создавали впечатление в лучшем случае материальной поддержки[141]. Газеты часто сообщали о прекращении формальных и неформальных связей между большевистскими и меньшевистскими организациями[142]. Также видное место занимали рассказы о переходах в большевистскую партию из других[143]. В то же время не скрывалась нехватка кадров и ресурсов в провинциальных большевистских организациях, что, как говорилось в одном из местных отчетов, оставляло «совершенно неиспользованным это большевистское настроение масс»[144]. В статье под заголовком «Нет большевиков, нет меньшевиков» «Известия», газета Петроградского Совета, опубликовали обещание рабочего голосовать за того, кто обеспечит немедленный мир, землю и контроль рабочих над промышленностью[145]. Меньшевистские газеты усеивали свои колонки цитатами большевиков, выражавших сомнения в собственной партии: так, например, они приводили слова Луначарского, который опасался, что партия принимает в свои ряды все больше «безыдейных чиновников»[146]. Объявления о создании новых местных большевистских ячеек обычно сопровождались примечанием о том, что они уже заручились поддержкой местного населения, несмотря на пока не лучшую организацию[147].