Октябрь в Пензе

В тылу, как стихия пожара, начало бушевать крестьянское восстание против помещиков. Карательные экспедиции местных властей против крестьян сгорали, как щепки, в огромном костре восстания. В промышленных центрах рабочие организовывали контроль над производством. Советы одни за другим переходили к большевикам.

Бледные, раздраженные, отмеченные печатью бессилия, с растерянным взглядом, тихонько шептались по углам меньшевистские и эсеровские делегаты, передавая друг другу страшные для них вести о потрясающих успехах большевиков.

Поздно ночью я вышел из комнаты Организационной комиссии. Коридоры были полны движущейся толпой. Пробираясь через толпу, я видел гневные, воодушевленные лица рабочих, матросов, солдат и крестьян, пришедших из боев для того, чтобы возвратиться обратно на фронт гражданской войны. Они несли в себе ощущения пушечных выстрелов, смертельного рокота пулеметов, ружейных залпов наступающих колонн пехоты, штыковых схваток, криков раненых и умирающих. Темные пальто и кожаные куртки рабочих, черные и серые шинели матросов и солдат, зипуны и армяки крестьян, при слабом электрическом освещении в коридорах, в тумане из табачного дыма и сырости смешались в одну плотную массу, жужжавшую, как пчелиный улей. Многие были вооружены револьверами, винтовками, ручными гранатами и пр.

Бой разгорался…

Я вошел в большой зал. Там заседал съезд. Белый зал, мерцающий множеством огней, заполненный до краев делегатами съезда и представителями от фабрик и воинских частей, дышал энтузиазмом. Казалось, что эти холодные, расточающие обильный свет стены, созданные рабочими руками на утеху лощеной великосветской знати, замерли в немом удивлении перед зрелищем величайшего революционного действия.

Активная решимость, выкованная опытом длительной классовой борьбы, спокойная воля и целеустремленность — вот черты, характеризующие настроение съезда.

После ухода соглашательской верхушки, съезд, руководимый нашей партией (кроме большевиков, на съезде остались меньшевики, интернационалисты и левые эсеры), начал возглавлять восстание, начатое ленинградским пролетариатом и гарнизоном. Съезд заслушивал информацию о начавшейся борьбе и приступал к организации восстания в Российском масштабе.

Внезапно по съезду, как порыв ветра, пронеслось движение. Послышались крики, раздались аплодисменты. Сначала по одному, потом группами, повскакали с мест делегаты, вытянулись шеи. Загорелись радостью, надеждой, огнем воодушевления, преданностью, пламенной лобовые тысячи глаз. Съезд поднялся, как один, с мест, подался вперед и жарко рукоплещет. Волны рукоплесканий и кликов то несутся вперед к трибуне, то, отраженные стенами, падают обратно в массу съезда, чтобы вызвать еще большие взрывы восторгов и пламенные вихри революционного энтузиазма, центром которого был появившийся на трибуне Ленин.

— Да здравствует ЛЕНИН! Да здравствует вождь мировой рабочей революции!

Ленин — человек среднего роста, с крепкими широкими плечами, имеющий небольшую полноту, делающую более заметными ширину его груди и высоту плеч, с большой лысой головой, с огромным выпуклым лбом, переходящим сверкающими линиями мощных полушарий темени к объёмистому затылку, головой, стройно поставленной на невысокой шее и почти всегда слегка подающейся назад, с рыжеватой бородкой и волосами, сохранившимися на висках и на затылке, с целомудренным, всегда окрыленным иронической усмешкой ртом, с черными глазами, которые издали казались узкими, а вблизи раскрывали недосягаемую бездну знания, опыта, наблюдательности, молниеносной хитрости, проникновения, волевой активности и неукротимого огня его революционного темперамента.

Он начал говорить,[9] когда в зале еще стоял гул от возбуждения, охватившего всех при виде горячо любимого вождя.

Когда Ленин говорил, его голос, легкий, быстрый, немного повышенный, слышен прекрасно, даже сидящим далеко от него в конце большого зала. Его речь — плавная, темп быстрый, переходящий, в моменты наивысшего подъёма, в скороговорку. В его голосе редко слышались низкие ноты и часто, особенно при атаке врага: буржуазии, помещиков и их лакеев, — поднимался до самых высоких нот. Смотря по тому, кого он имел в виду и что составляло содержание его речи, в высоком напряжении его голоса звучали то негодование, ненависть и сарказм по адресу врагов, то терпеливое внимание, страстное стремление разъяснить, вскрыть ошибку, или даже юмористически подчеркнуть удивление, как это, дескать, не понимают такой простой вещи, то гигантский волевой ток стремительно развивающейся теоретической мысли, то всеобъемлющее старание величайшего мастера организации осуществить намеченный план.