Октябрь

Прибыл Измайловский гвардейский, затем – Преображенский и Семеновский полки. Их оркестры играли «Марсельезу», которой меньшевики с эсерами начали с восторгом подпевать. Совет был спасен, ему не надо было теперь захватывать власть.

Прибывшие солдаты были стойки, но встревожены недавно услышанной и еще не публичной информацией: новостью о том, что Ленин был шпионом.

Июльские дни откликнулись эхом в крупных провинциальных городах, свидетельствуя о нестабильности ситуации в них – особенно в тех, где гарнизону угрожала переброска на фронт: в Саратове, Красноярске, Таганроге, Нижнем Новгороде, Киеве, Астрахани. В Нижнем Новгороде приказ об организации смотра 62-го пехотного резервного полка вечером 4 июля привел к столкновениям между лояльными и недовольными солдатами и нескольким смертям. 5 июля бунтовщики избрали Временный комитет и на короткое время захватили власть над городом. В Иваново-Вознесенске, центре текстильного производства с воинственным рабочим классом, Совет ненадолго взял всю власть.

В других городах, однако, не происходило событий серьезнее наскоро организованных митингов. К примеру, в Москве, втором городе страны, большевики выпустили вялый призыв к шествию с требованием передачи власти Советам 4 июля. Оно было тут же запрещено Московским Советом, и большинство рабочих ему подчинилось. Многие большевики, должно быть, тоже были бы рады покончить с этим делом, но, понимая, что их недавно радикализовавшиеся и полные энтузиазма младшие товарищи все равно, скорее всего, проведут какую-нибудь акцию, они с неохотой присоединились к бесцельной и весьма жалкой демонстрации.

В Петрограде между 2 и 3 часами ночи большевистский ЦК выпустил текст, который сами руководители охарактеризовали как «призыв» к рабочим и солдатам прекратить уличные демонстрации; на самом деле, то было санкционирование свершившего факта в условиях спада движения.

Утром 5 июля на последней странице «Правды» неубедительно объяснялось «решение» партии прекратить демонстрации – будто партия приняла такое решение и вообще могла это сделать. Оно было утверждено, потому что «цель демонстрации достигнута. Лозунги передового отряда рабочего класса и армии показаны внушительно и достойно». Внушительно – возможно; но большевики слишком долго колебались относительно того, уместно ли их «показывать» таким образом.

В любом случае цели лозунгов, мягко говоря, достигнуты не были.

Рассвет 5 июля. Власти развели мосты. Их концы целят в небо, отрезая путь мятежникам.

Едва Ленин покинул типографию «Правды», как арестовывать его приехали лоялистские солдаты. Вместо него они схватили рабочих, обыскали материалы и разбили оборудование, вопя о шпионах, германских агентах и измене.

Днем ранее, когда Переверзев распространял истории о мнимом предательстве Ленина, сочувствующий большевикам сотрудник его министерства уведомил об этом ЦК, который потребовал от Исполкома немедленно прекратить клевету. В силу остаточной солидарности, из-за сомнений в правовых процедурах или для того, чтобы избежать возбуждения в городе, Церетели и Чхеидзе позвонили в петроградские газеты. Они потребовали не публиковать неподтвержденные обвинения.

Большинство неохотно согласилось. Но утром 5 июля, в то утро, когда прибыли солдаты, первая страница крайне правой желтой газетенки «Живое слово» гласила: «Ленин, Ганецкий и Козловский – немецкие шпионы».

Теперь ничто не могло остановить слухи.

Керенский быстро дистанцировался от публикации, но он скромничал: 4 июля он уже писал с фронта Львову (который опровергал это), что «необходимо ускорить опубликование сведений, имеющихся в руках министра иностранных дел». По-византийски изощренные детали диффамации основывались на показаниях некоего лейтенанта Ермоленко и купца З. Бурштейна. Последний утверждал, что германская шпионская сеть в Стокгольме, возглавляемая превратившимся в немецкого патриота марксистским теоретиком Парвусом, поддерживала связи с большевиками. Ермоленко, со своей стороны, клялся, что слышал о роли Ленина от сотрудников германского генерального штаба, будучи военнопленным, которого немцы (возможно, в результате замысловатого ряда ошибок) пытались рекрутировать, в успехе чего, по его словам, он их в конце концов уверил.

Эти утверждения были смесью лжи, выдумки и тенденциозности. Ермоленко был странным человеком, в лучшем случае фантазером, а Бурштейна даже его кураторы от правительства описывали как не заслуживающего доверия. Досье было подготовлено озлобленным бывшим большевиком Алексинским, имевшим столь сильную репутацию склочника и недобросовестного человека, что ему даже было отказано в баллотировании в Совет. Мало кто из серьезных людей, даже правых, верил тогда чему-либо из этого, что объясняет, почему некоторые не самые гнусные, или просто осторожные, правые были злы на «Живое слово» из-за публикации.

Тем не менее в ближайшей перспективе эффект ее был огромным.

5 июля было днем мрачной реакции. Маятник качнулся в обратную сторону.