Октябрьские зарницы. Девичье поле

— А ты, брат, очень горд. И я знаю, гордишься ты тем, что отмахал уже два тома Меймана.

— Я, к твоему сведению, ничем и никогда не горжусь, но считаю, что плохо, когда человек не делает ничего такого, чем он мог бы гордиться.

Чуть улыбаясь влажными глазами, Наковальнин извинился перед старыми учительницами и потянул Северьянова в свою компанию. Северьянов, хоть с опозданием, тоже извинился перед своими спутницами, которые учтиво раскланялись с земляками Северьянова и с ним и как ни в чем не бывало шли дальше, оживленно разговаривая о чем-то своем, женском.

В коридоре густо отдавались молодые голоса. Где-то впереди веселым взрывом поднялся раскатистый хохот.

— Чего это ты увязался за старушками? — с дружеской насмешкой сказал Северьянову Наковальнин. — С тебя глаз не спускает одно молодое нежное и милое создание, а ты нос свой задираешь. Стал очень много думать о себе, проглотив Меймана.

— В Москве, Костя, сейчас все очень много думают. Москва всех заставляет думать, ну, и меня, неотесанного вахлака, она тоже учит размышлять.

Северьянов прислушался к шуму, гаму и разноголосице, царившим над людским потоком, который выплеснула опустевшая большая аудитория.

Звучный голос Коробова заставил приятелей оглянуться. Коробов шел с Полей и двумя стариками, из которых Токарева одного окрестила за бороду Карлом Марксом, а другого за то, что он каждого встречного царапал маленькими когтистыми глазами, — Пигасовым. Бородатый старик действительно напоминал Карла Маркса, и не только своей окладистой седой бородой и пышными волосами, но и большим, без единой морщины, выпуклым лбом, а также проникновенным взглядом, в котором светилось успокоенное годами бунтарство. У другого резкие черты лица отражали умную и сдержанную раздражительность.

— Что ни говорите, Сергей Миронович, — возражал Коробов старику, напоминавшему Карла Маркса, — а Кювье создал революционную теорию. Согласен, что эта теория непоследовательно материалистична, но его «Рассуждения о переворотах на поверхности всего земного шара» были смелым вызовом не только религии и богословию, но и тогдашней метафизической науке. В зародыше он настоящий материалист.

— А не напоминает тебе, Сергей, — возразил, в свою очередь, бородатый старик, — его теория о космических творческих актах, в процессе которых якобы каждый раз возникал новый органический мир, библейскую легенду о сотворении мира?

В живых, проницательных глазах Коробова блеснула сдержанная улыбка.

— Нет, не напоминает, — ответил он и стал объяснять теорию Кювье.

Сергей Миронович возражал спокойно. Как все нормальные пожилые люди, в конце своей жизни он чувствовал огромную симпатию к молодежи, которая только входила в жизнь и честно шагала по ее началу. Высказав свое мнение, он подумал: «Как они быстро и жадно вгрызаются в гранит науки».

Всматриваясь в умное спокойное лицо старого учителя, Северьянов вспомнил слова своего командира полка. «Старики в бою хладнокровнее молодых, — говорил седоусый храбрый генерал, — кровь их давно успокоилась, и они куда смелее молодых: смерть их и так близка».

Чуть улыбаясь одними глазами, Северьянов следил сейчас зорко и за Наковальниным.

— А ну-ка, померься своими философскими силами с Коробовым! — промолвил он ему тихо.

— За Дарвина я ему когда-нибудь бока наломаю!

Поля мягко ступала рядом с Коробовым. Невольно вслушиваясь в разговор Северьянова с Наковальниным, она смотрела на них, застенчиво и робко улыбаясь. Наковальнин перехватил этот ее взгляд и улыбку и наклонился к уху Северьянова:

— Остерегайся мысли, что ты лучше других!

— Откуда ты взял, что ко мне может прийти такая глупая мысль?

— Поля! — обратился Коробов к жене, — ты как? Пойдешь со смоляками дождевого червя резать или с нами — лягушку?

— Лягушку? — вздрогнула Поля. — Ты же знаешь, что я боюсь лягушек: они прыгают, кусаются, царапают! — На лице Поли появилась непроизвольная кислая гримаса, но в ее голубых ясных глазах светилось спокойствие.

— Лягушки не кусаются, — весело смеясь, возразил Коробов.

Поля загорелась вся и улыбнулась своей сияющей виноватой улыбкой.

«Как все у нее натурально, чисто и скромно, — грустно сказал себе Северьянов. — И сама она вся ясная, лучистая. Завидую тебе, Сергей, чтоб тебе долго жить! Замечательная вы пара!»

Северьянов видел, что Поля интересуется им и его товарищами просто по-человечески, а по-женски она была ко всем, кроме Коробова, совершенно равнодушна.

Когда Северьянов следом за Полей вошел в огромную лабораторию, его обуял какой-то священный трепет. Что-то сразу подняло его над обыкновенной жизнью, оставшейся за порогом этой таинственной комнаты с ее аквариумами, в которых плавали рыбки самых сказочных форм. Из нор террариумов выглядывали гладко причесанные до ушей барсуки. По холмикам прыгали зайцы, бегали мыши и крысы.