Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Фу, как это жестоко! — промолвила Блестинова почти плачущим голосом. — Такое познание и такая работа никого добру не научат. А душа у человека к добру тянется.

— Вы правы, добро для души то же, что здоровье для тела. Но что поделать, когда многие истины добываются пока только жестокостью и чьим-либо страданием. А потому издавна и говорят в народе, что на весь мир мягко не постелешь и что жизнь есть борьба и поход.

Блестинова слушала и не сводила глаз с проворных пальцев Северьянова, втыкавших сверкающие булавки в распластанное розовое тело на восковом дне ванночки.

— Не верьте ему! — вмешался в разговор Наковальнин. — Он не такой уж жестокий, каким сейчас хочет казаться.

— Я тоже так думаю! — согласилась Блестинова и покраснела.

Ее сиреневые глаза, изгиб белой шеи, изящные линии тела соблазняли Северьянова. Его так и тянуло к ней. «Черт возьми! Неужто я неисправимый бабник?» — подумал он.

Поля, работавшая рядом с Блестиновой, окончила препарирование и наливала осторожно из колбы воду в ванночку. В свободной руке она держала зажатый между пальцами линейный рисунок препарированного ею червя и, вслушиваясь в разговор соседей, тихо улыбалась. Северьянов окинул коротким взглядом соседний стол. В самом конце этого стола, помогая друг другу, дружно работали Токарева и Шанодин. Поводья дружбы держала в своих руках Токарева. Она делала вид, что не интересуется разговором Северьянова со своими соседями, но положение головы и выражение лица выдавали ее.

Ковригин двигал свою ванночку, налитую уже водой, взад-вперед по столу, промывая готовый препарат, как промывают закрепленный фотоснимок. Он всегда и все делал быстро и аккуратно. Во время работы не любил разговаривать, но сейчас зорко следил своими быстрыми глазами за Наковальниным и всякую минуту был готов дать отпор, если только тот сделает какой-нибудь циничный выпад против Северьянова. Он хорошо понял провокаторский ход Наковальнина и опасался за своего прямолинейного и вспыльчивого друга.

Борисов глубокомысленно изучал свой препарат и молчал. Он, как говорил о нем Наковальнин, владел самым лучшим для жизни свойством: всегда внимательно слушать, разумно спрашивать, спокойно отвечать и переставать говорить, когда ему нечего сказать.

Кто-то на соседнем столе, за Ковригиным, неожиданно захлопал мокрыми ладонями. Борисов спокойным голосом проговорил:

— Люди, Евгения Викторовна, с приятным обхождением редко обладают добрым сердцем.

Николай смолк и медленно перевел свой взгляд на красное от сдержанного смеха лицо Наковальнина. «Учись у меня поднимать авторитет товарища в глазах женщины», — говорил приятелю неподвижный загадочный взгляд Борисова.

«Вот подлецы!» — вздохнул Северьянов.

Северьянов принял от Поли колбу с водой. Налив воды в ванночку, он передал обратно Поле колбу, глаза его споткнулись о кислую гримасу Токаревой. «Эта умная ведьма издалека видит и понимает мое поганое настроение. — Северьянов скользнул взглядом по пылавшему лицу Блестиновой, которую усердно консультировал Наковальнин по анатомии. — А эта дурочка, кроме желания нравиться да бабьего любопытства, ничего не чувствует».

В длинном узком кривом зале лаборатории искрились улыбки, не прекращался ни на минуту веселый смех, гомон, шум. Мужской голос декламировал:

Я бог, я царь, я червь!..

Токарева боковыми короткими взглядами изредка наблюдала за Блестиновой. Шанодин тихо говорил ей о Северьянове:

— А в нем есть молодца клок.

— Ты ему завидуешь.

— Да, завидую. Под ним лед только трещит, а подо мной ломится. — Шанодин коротко воткнул свой пинцет в стол рядом с ванночкой. — А впрочем, пусть Евгения Викторовна кушает на здоровье. В поле и жук мясо.

— Ты мне надоел с твоим унылым умненьким жужжанием! — Токарева четкими ударами карандаша набрасывала линейный рисунок анатомированного ею подопытного страдальца. — Скажи, ты испытывал когда-нибудь более высокие потребности, чем вот это пресмыкающееся создание?

— Напрасно злобствуешь, Маруся. Это не в мой адрес. Я посбавил себе цену в собственном мнении и сознаю себя тем, что я есть, без пошлого смирения.

— Но с пошлой гордостью.

— Из чего это видно?

Хотя бы из твоего отношения к Северьянову.

— Я неплохо к нему отношусь. Человек он теплый, даже благородный, не глупый, но в своих убеждениях упрям как черт. В делах общественных — характер железный, но вблизи вашего прекрасного пола плавится, как воск от огня.

— Говоришь ты, Шанодин, цветисто, — бросила небрежно Токарева, — сердце у тебя, значит, жестокое.

— Вряд ли. Мне сейчас очень грустно, Маруся.

— Ты из грусти делаешь серьезное занятие и, видимо, ведешь протоколы своим ощущениям и ощущеньицам.

Северьянов быстро записывал на листке результаты своих наблюдений за реакциями тела червя на различные раздражения его нервных узлов.

— Вы мне потом дадите почитать ваши записки? — наклонилась к нему Блестинова так близко, что мягкие вьющиеся пряди ее светло-русых волос коснулись его волнистого чуба.

Какой-то раздражающий ток ударил Северьянова в голову, опалил шею, наполнил все тело жгучим чувством.