Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

— С изменником родины и революции не желаю разговаривать.

Это взорвало меня. Как никак, мне было нанесено оскорбление, да еще в присутствии моих солдат. Однако я не желал сам предпринимать против него каких-либо мер, а потому заявил, обращаясь к присутствующим здесь членам полкового комитета и, в первую очередь, к тов. Федорову:

— Товарищи! Вы слышали, как меня, представителя Петроградского Совета, оскорбил здесь сейчас представитель партии эсеров. Я апеллирую к вам. Я прошу, чтобы вы избавили меня от необходимости выслушивать подобные вещи.

Однако как же можно было ожидать, чтобы эсер пошел против эсера! Федоров промямлил что-то несвязное, пылясь примирить нас, и остальные члены комитета не двинулись в мою защиту. Я плюнул и пошел к себе в полковой комитет. «Ничего, — думал я, — подождите, когда начнется митинг, я доведу до сведения солдат об этом инциденте». Однако мне не пришлось ждать так долго. Оказывается, при этой сцене присутствовало несколько солдат, сочувствующих большевикам. Они сейчас же побежали в манеж, где уже почти весь полк был и сборе, и рассказали об оскорблении комиссара полка и недопустимом поведении председателя полкового комитета. Это сообщение вызвало целую бурю негодования. Весь зал стонал от возмущенных криков: «Вон!», «Долой!», «Не желаем теперь слушать этих мерзавцев!». Нечего делать. Полковому комитету пришлось в вежливой форме передать «бедным» эсерам, что солдаты не желают их слушать и что во избежание еще большего скандала им лучше поторопиться со своим уходом.

Однако дело этим не кончилось. Общее собрание, самочинно открывшееся, пригласило прийти в манеж меня и Федорова, и здесь вместо митинга началось настоящее судебное разбирательство. Один за другим выходили ораторы и «крыли» председателя полкового комитета за то, что он допустил в помещении полка оскорбление комиссара, назначенного Петроградским Советом. Возбуждение собрания было так велико, что раздавались крики, требовавшие не только смещения тов. Федорова, но даже его ареста. Взволнованный, бледный вышел давать свои объяснения тов. Федоров. Он указал на то, что все время работал в полном контакте с комиссаром, а в данном случае просто не расслышал (?!), когда я обращался к нему за защитой. Конечно, это объяснение не выдерживало никакой критики. Достаточно было бы одного моего слова — и он был бы смещен с должности председателя полкового комитета. Но я подумал, кем же его заменить? Подпоручик Никонов по-прежнему комендантствовал в своем Владимирском училище, а кроме него не было никого, кто бы одновременно был близок нам в идеологическом отношении и в то же время пользовался в полку авторитетом. Нет, пусть уж остается тов. Федоров. Может быть, этот урок послужит ему на пользу.

Поэтому я взял слово и сказал, что, конечно, случай сам по себе несомненно возмутителен, но возможно, что тов. Федоров и действительно не слышал моего к нему обращения. Смещать тов. Федорова не стоит, так как мы до сих пор все время работали с ним в контакте. Ограничимся тем, что было высказано на этом собрании, и будем считать этот вопрос исчерпанным.

Когда я кончил, я увидел, что тов. Федоров смотрит на меня благодарными глазами. Действительно, собрание еще немного поволновалось, но в результате приняло мое предложение.

Митинг о текущем моменте все же состоялся на следующий день. Не знаю, хотел ли полковой комитет сделать мне приятное, или это вышло невольно, но на этот раз из «представителей партий» был только один большевик — Николай Николаевич Кузьмин. Он сделал обстоятельный доклад, и собрание единогласно приняло предложенную им большевистскую резолюцию. Сидя на этом митинге, я даже и не подозревал, что этот день является последним днем, который я провожу в запасном гвардии Гренадерском полку. А между тем это было так. Вечером этого дня произошло событие, которое направило мой жизненный путь на новые рельсы.

Не помню, чем я был занят, когда к воротам Гренадерского полка подъехали извозчичьи дрожки. Это был мой брат Раскольников. Быстро войдя в помещение полкового комитета и видя, что кругом никого нет, он прямо приступил к делу.

— В Москве, — сказал он, — сейчас происходят бои между войсками Московского Совета и Временного правительства. В ход пущена даже артиллерия. Петроградский Совет посылает сейчас туда отряд для помощи нашим товарищам. Ударной группой отряда является отряд матросов под моим начальством. Но, к сожалению, в нашем отряде нет ни одного боевого офицера. Не согласишься ли ты отправиться вместе с нами? Подвойский согласен.

Я подумал: в Петрограде как будто все успокоилось и в ближайшее время нельзя ожидать каких-либо волнений; между тем в Москве лилась кровь; там была нужна наша помощь. И я дал свое согласие. На тех же дрожках, на которых приехал брат, мы отправились с ним в Смольный урегулировать вопрос о моем заместителе в Гренадерском полку и получить дальнейшие инструкции. Однако это уже выходит за пределы настоящего очерка. Октябрьская революция, как таковая, закончилась. Начался новый период — первые этапы гражданской войны.