Оле Бинкоп

Вопросы вообще часто раздаются на страницах этого романа, причем обращены они непосредственно к читателям и часто начинаются словом «Товарищи!». Тем самым в этом романе появляется новая для художественного мира Эрвина Штритматтера фигура — автор-рассказчик, голос которого звучит то иронически, то гневно, то патетически. Возможность прямого разговора со своими читателями «через голову» героев романа создает особый интонационный фон всего повествования, принадлежит к смелым творческим открытиям Эрвина Штритматтера. «Короткая дистанция» между художником и его аудиторией проявляется в самом построении романа, его образном строе. Не исключено, что этот «прием» возник в результате многочисленных встреч с читателями, которых Эрвин Штритматтер знакомил с фрагментами романа задолго до его окончания, «проверяя» себя. «Я писал книгу не один, — заметил он как-то, — крестьяне, районные и окружные секретари писали ее вместе со мной, сами того не зная».[17] «Товарищи!» — это свое, доверительное, партийное обращение, за ним стоит и деревня Блюменау, и вся Республика, и весь новый, социалистический мир.

* * *

Следующая за «Оле Бинкопом» книга Эрвина Штритматтера называлась «Шульценгофский календарь всякой всячины» (1966) и представляла собой собрание — на манер старинного крестьянского календаря — коротких записей, зарисовок природы, размышлений и т. д. В одной из записей этой книги говорится:

«Мой роман — старший брат этих маленьких историй. Он ревнует и толкает меня: „Вечно эти малыши!“»

Упомянутый роман — судя по всему, вторая часть «Чудодея». Работа над этим замыслом затянулась; после первого тома, вышедшего в 1957 году, прошло пятнадцать лет, прежде чем появился второй (1973; третий том, оказавшийся заключительным, был опубликован только в 1980 году). «Лета» явно клонили Эрвина Штритматтера не к «суровой прозе» (по Пушкину), а, скорее, к прозе лирически окрашенной, к размышлениям философского рода. В его творчество вошла, в большей мере, чем прежде, природа, на первый взгляд даже потеснив человека.

Но это впечатление обманчиво. В заметках о травах, деревьях, птицах, о полях и лесах, о домашних животных, о зверях, о восходах и закатах, о «всякой всячине», которые составляют сборник этих миниатюр, природа не просто увидена глазами человека, но и дается через его восприятие. В «Шульценгофском календаре всякой всячины» нет ни одной заметки, в которой это человеческое присутствие не было бы обнажено. Главное в книге — образ самого автора, его рассуждающий и оценивающий голос, его восприятие жизни, его мысли о настоящем и будущем.

С этой точки зрения «Шульценгофский календарь всякой всячины» составляет заметный рубеж в творчестве Эрвина Штритматтера (хотя следует отметить, что афористические заметки ему случалось печатать и раньше, а в «Пони Педро» автобиографичность уже была обнажена). Здесь под «я» следует понимать самого автора, а под описанной жизнью — его жизнь на хуторе Шульценгоф, его жену, названную в книге по имени — Ева, писательницу, известного поэта, спутника его жизни, товарища и помощника, детей, также под их подлинными именами, посетителей, друзей и т. д. Конечно, мы не должны непременно утверждать, что герой этого повествования в миниатюрах во всех случаях Эрвин Штритматтер собственной персоной, так же как и герой лирического стихотворения не всегда и не обязательно сам поэт. Но если автор что-то изменил, то он скрыл это от читателя, рассчитывая на «личный» эффект своего повествования.

Последние два десятилетия в литературе ГДР, как и в литературах других социалистических стран, происходит заметный сдвиг в сторону усиления внимания к внутреннему миру человеческой личности. Связано это со многими общественными процессами, которые шли в этих странах в шестидесятые-семидесятые годы, прежде всего с укреплением позиций социализма, вовлечением в активное историческое творчество самых широких народных масс. Социализм в ГДР становился повседневностью, «бытом», его высшие нравственные принципы — создание общественных условий для всестороннего развития человека — выдвигались в общественном сознании на первый план. Литература откликалась на эти существенные сдвиги тем, что все больше переносила внимание на художественное исследование психологии современника, активно участвующего в строительстве новой действительности и новых отношений между людьми, стремясь понять и объяснить его нравственный облик, его ответственность за окружающий мир. Эрвин Штритматтер выразил эту широкую тенденцию раньше других своим особым, «штритматтеровским» образом.