Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Он заботливо просвещает газетчиков: «Кино — критерий правды». (Вот куда переселилась правда, оказывается, в тысяча девятьсот семидесятом году! — Е. Ч.) Ответы — коллекционные, как дорогие вина. Его спрашивают о городе — как ему нравится Мурманск, он отвечает, что нравится, а моряки особенно, они самый бескорыстный, самый искренний и честный народ. Отлично. Журналист набирает в грудь воздух и, конечно, спрашивает о назначении во МХАТ, на всякий случай — для смягчения и утепления — фантазируя, что мурманчане «были обрадованы Вашим назначением на должность главного режиссера МХАТ. Расскажите о Ваших планах режиссера и киноактера». О, этот вечный вопрос о планах! О. Н. на чистом зеленом глазу вылепил (лучшее, что я видела из ответов про пресловутые творческие планы): «А насчет планов… Сейчас очень много работы и приходится отказываться от интересных ролей. Но скажу по секрету: хочу показать на экране серию алкоголиков — пессимистов и оптимистов, все их беды и ошибки. Цель: показать алкоголизм как большое зло».

(Ух, Олег Николаевич! Юмор, сарказм и ясновидение: из 1970-го одним махом в 1985-й, во Всесоюзное общество борьбы за трезвость. Было дело.)

О. Н. говорит, что любит кино и будет всегда советовать артистам сниматься. В тезис о кино надо верить, тут правда. Ефремову в мемуарах не раз приписали ревность — он-де не пускал артистов сниматься. Во-первых, задача не имеет решения. По крайней мере — легкого решения. Если у тебя спектакль за спектаклем, а между ними репетиции, то на киносъемочную площадку ты можешь или просто сбежать, или выкроить время, и в любом случае нужен резкий глагол. Так вот взять и пойти — трудно. Полно актерских биографий, переполненных именно этими коллизиями между профессиями. Да, профессиями, множественное число. Разные профессии, в них все разное. Этого не понимают только совсем уж невежды.

— В Мурманске я не стал, разумеется, говорить о планах, о МХАТе. Типично моя реплика: «Давайте разберемся. Пофантазируем. Почему Аглая согласилась прийти в этот дом? Мне кажется, что она довольна, что ее нашли…» Мы постоянно проверяем логику сцены. Психологический театр логичен. Аналитичен, скажем так. А уж общение с газетчиками — тот еще театр. Даже цирк, сама понимаешь…

— Прошлым летом режиссер Александр Владимирович Г. сказал мне: актеры — больные все, на всю башку. Я в ответ сказала, что могу поведать ему о писателях. Оба понимаем, оба в теме, каждый в своей. Кстати, о писателях. У вас были понятные, описуемые предпочтения: главное — современность. Театр современной пьесы: так многие воспринимали ваш «Современник». В списке ваших — авторы от Розова в пятидесятых до Петрушевской в восьмидесятых. У вас немало своих драматургов, которые отваживались, как им казалось, быть современными в самом жестком смысле: в критике реальности, которая не соответствовала морали. Вы через актеров и драматургов говорили своему времени, что вы о нем думаете. Время не слышит, ему все равно. Правящая элита слышит лишь хвалебные песни, она всегда так устроена. Поэтому вы, на мой взгляд, Сирано своего времени, которому на голову тоже падает бревно — современность.

— Самая трудная тема — современность. Дух времени, Zeitgeist — убийца. А Сирано мне брат. Пьеса Ростана и Художественный театр — погодки. Играть Сирано, как вы помните, я замыслил еще в далеком 1948-м, хоть и долго молчал об этом.

— «Сирано де Бержерак» хронологически обнимает весь цикл существования Художественного театра. Один век мхатовской режиссуры им и закрывается. Даже ваша мать родилась в том же 1898 году, когда «Сирано» был переведен на русский. С вашим уходом из Театра закрывается эпоха романтиков, тайно молившихся несбыточному. Вы понимали, что молитесь о невозможном? Чтобы человека ценили, например. «Если вы хотите, чтобы вас услышали, лучше говорите в маске», — кредо одного крайне загадочного и влиятельного современного художника Бэнкси, родившегося в 1973-м.

— В Шкоде-студии еще не понимал. Я начал понимать приблизительно в 1964 году. Но я уже был главным режиссером — и наш театр гремел. В Мурманске я сказал об оставленном пять минут назад «Современнике»: «Этот театр — мое родное, моя жизнь». Им, моим родным, не понравилась моя «Чайка».