Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Из письма (1972) переводчика в город Павлодар, Казахстан, режиссеру О. Потоцкому. Юрий Айхенвальд пишет: «Спасибо за то, что прислал афишу и программу, и, главное, за то, что добился, наконец, своего — поставил Сирано. Жаль только, что, судя по тому, что говорил Саша Асаркан, это, видимо, не надолго: ведь если ты в августе будешь тут на „бирже“, то, значит, в следующем сезоне спектакль идти не будет. Или у тебя есть Сирано на замену? Вообще после „Современника“ мой перевод ставил в прошлом году Калининградский театр. Но оттуда в конце сезона и Роксана и Сирано ушли. Роксану, <…>, я встретил в Томске, когда был в тамошнем театре в командировке от ВТО, и она мне рассказала о спектакле, который в основе имел все ту же лестницу (как и „Современник“), только эта калининградская лестница была человеческая, т. е. по ней можно было ходить не то что в „Современнике“, где на символической лестнице-пирамиде можно было только „играть“…»

(Вообще-то драму «Мастера» в 1968 году театр «Современник» ставил тоже в переводе Айхенвальда. С болгарского.)

«Олег Ефремов, — продолжает Айхенвальд, — в 1972 в филиале МХАТ’а тоже еще в прошлом году начал ставить „Сирано“, т. е. пока это делают „режиссеры-стажоры“ <нрзб.> и Десницкий. Но судя по тому, что с начала их работы вот уже второй сезон подошел к концу, а ничего еще не видно, боюсь, что дело это засохнет — уже не „на корню“, но, видимо, „в процессе роста“. Сирано должен играть Стриженов, Роксану — Мирошниченко…»

Как ни перечитывай, назвать это письмо доброжелательным по отношению к «Современнику» образца 1964-го и МХАТ 1972-го не получится. У меня впервые закралось подозрение, что не все гладко. По легенде, отображенной даже на афише 1 октября 2000 года, когда вышел «Сирано» памяти Ефремова и Айхенвальда, можно решить, что они были друзьями всегда, в горе и в радости. Но по письму Айхенвальда видно, что в 1964-м переводчик был как минимум недоволен сценографией, а в год, когда Ефремов возглавил МХАТ и, прошу заметить, немедленно начал ставить — хоть и в филиале, хоть и руками «стажоров» (по-моему, эта намеренная ошибка говорит об иронии) — тот самый спектакль, который для него лейттема, переводчик недоволен сроками и не верит, что спектакль выйдет. Вообще выход спектакля — это немалые деньги, успех, и я понимаю нетерпение переводчика. Но сквозит здесь и что-то другое: быть может, характерная злость талантливого изгоя к тоже талантливому, но везунчику, любимцу женщин, публики, а главное — Системы.

Режиссер Сергей Десницкий, упомянутый в письме Айхенвальда, тоже рассматривает ситуацию как тревожную: «Горькая участь постигла мой следующий спектакль во МХАТе „Сирано де Бержерак“. Олег Николаевич своим волевым решением остановил репетиции пьесы Э. Ростана на неопределенное время, и работа, которая была близка к тому, чтобы выйти на сцену, благополучно почила навеки. Думаю, причиной тому было либо неверие Олега Николаевича в то, что В. Жолобов может сыграть главного героя, либо его нежелание иметь в репертуаре театра пьесу Ростана, поставленную Десницким. Почему? Трудно сказать. Могу только предположить, что кто-то из наших театральных доброхотов „настучал“ Художественному руководителю, будто, несмотря на всеобщий скепсис, у нас начинает что-то получаться, а это также не устраивало Ефремова, поскольку О. Н., судя по всему, после неудачного спектакля в „Современнике“ сам захотел поставить знаменитую пьесу в переводе Юрия Айхенвальда».

И переводчик не в восторге от темпа работы, и режиссер, а О. Н., судя по всему, не счел нужным докладывать им, как он принимает решения. Как версия — искренность Олега Ефремова и его вечная преданность цели не всегда верно оценивались даже близкими. Уверена, что он чувствовал людей, видел насквозь, он действовал несиюминутно. Никаких импульсов, железобетонная программа внутри. Даже если кто-то сомневается, О. Н. не сомневается и — на таран. Потому что он и есть Сирано. Но в 1972 году во МХАТ еще рано ставить «Сирано», во МХАТ все еще не так плохо. Спектакль в «Современнике» он не считал неудачным, но он не обсуждает свои достижения или провалы с коллегами. Он главный. Все остальные имеют право на любые версии.

Теперь осталось всего ничего: современникам его, моим, нашим понять, что О. Н. герой времени — трех времен — трагическая фигура по истинно греческому образцу. Фатум, рок — человек знает, что им сопротивляться невозможно. И все-таки сопротивляется.

* * *

Сейчас мода на все советское. Не исключено, что мода эта докатится до памяти о коммунисте О. Н. Ефремове. Могут случайно сработать законы восприятия. Например, Галина Бродская в книге и Анастасия Вертинская в телеинтервью — не сговариваясь, конечно, — говорят о коммунистической идее как любимой у О. Н. Не могу принять эту формулировку. Он за общение на сцене всех — в единении духа каждого. Репетируя, он проговаривал с каждым актером, что значит его роль, что он играет. Так работал и Немирович-Данченко.