Олег Ефремов. Человек-театр. Роман-диалог

Театр, обрушением которого упрекают Ефремова (восхищаясь им же), к 1970 году был глубоко советским учреждением. А принципы его великих отцов — Немировича-Данченко и Станиславского — перетасовались с принципами советского искусства. Отцы уходили от премьерства и театральности (в театре я ненавижу театр — знаменитая мысль КСС), а детище, войдя в пенсионный возраст, вспомнило свои внутриутробные и родовые травмы. Если вы видите выражение «великие мхатовские старики», то, скорее всего, сплоченный террариум единомышленников сделал или сказал нечто от имени высшей истины, как синедрион. Если вариант лайт — «мхатовские старики» — то, возможно, речь о творчестве. Если в статье о театре просто «великие старики» — значит, читатель свой, театральный, и намеки на мхатовские дела понимает мгновенно. Тонкие оттенки стиля в этих конструкциях есть и собственно контент, и указание на целевую аудиторию.

По той же причине все тексты о Ефремове — специальные или популярные — надо видеть через очки целевого цвета. Никакой правды вообще, объективной и нелицеприятной, в ефремовском деле быть не может. Тронешь легонько — и надломишь храмовую печать. Права была Елена Сергеевна, переименовав булгаковские «Записки покойника» в «Театральный роман».

В семидесятые Олег Николаевич большей частью сохранял и реформировал. Оценки в книгах и СМИ на сей счет преизобильны. Они весьма разнятся: от улюлюканья до восторга. Лезть туда как известное млекопитающее в калашный ряд — нелепо. Подойдем к делу реферативно.

Начнем — хронологически — с высказывания Анатолия Смелянского о прощальной «Чайке»: «Летом 1970 года Ефремов выпустил „Чайку“. Пьеса, которая когда-то начала Художественный театр, на этот раз закрыла одну из его лучших студий. Внутритеатральные отношения и весь груз накопившихся обид, разочарований и неприязни был выплеснут в классический текст. Режиссер пытался превратить Чехова в памфлетиста. Интеллигентные герои Чехова ему тогда не нравились. Ему не нравилось, что они так много болтают и ничего не делают. Он внес в „Чайку“ идейный разброд растерявшегося поколения. Люди перестали слушать и слышать друг друга. Они только выясняли отношения, пили, склочничали да накапывали червей из клумбы, устроенной тут же на сцене художником Сергеем Бархиным. „Чайка“ обозначила внутренний крах того „Современника“. В сентябре 1970 года Екатерина Фурцева представит Олега Ефремова труппе Художественного театра. Государство поручало ему возглавить умирающее театральное предприятие. Актерам „Современника“ Ефремов предложил в полном составе прийти в alma mater. Двое суток изнуряющей полемики ни к чему не привели. Большинство „современников“ отказалось стать „академиками“. Горсткой соли, полагали они, не посолить болота».

Были и прямо противоположные мнения, а именно что та «Чайка», с которой уходил из «Современника» Ефремов, была гениальной, но не принятой артистами. Кто прав — не будем судить обывательски. Легче взять Чехова и перечитать вслух — у себя дома.

У артистов «Современника» в 1970 году — траур. У труппы МХАТ — взрыв эмоций. Борис Ливанов скажет, что он никогда не мечтал работать в театре «Современник», особенно в его филиале. Его чувства были сильными, и передать их невозможно. На миг представьте — и то вряд ли получится, — что вы уверенно видите себя в роли руководителя главного театра страны, а тут из белого облака спускается, как deus ex machina, министр культуры СССР Фурцева и говорит, что роль отдана другому. И притом оба претендента на роль шли к ней всю жизнь.

Тут история МХАТ делает, по мнению злопыхателей, ход конем. Народ — за исключением Ливанова — не печалится вовсе и пишет Ефремову ласковые письма, надеясь на милость. Для описания хладного пота на челе Ефремова мемуаристы не пожалели чернил. Из мемуаров актера МХАТ Николая Пенькова: «Обряд представления нового худрука прошел без особой пышности, по-деловому. Отказавшись от „тронной речи“, Ефремов предложил пройти всем в нижнее фойе на читку новой пьесы „Дульсинея Тобосская“ Володина». Были мемуары и позабористей. День вступления в должность — без коня, но с «Дульсинеей» — описан обильно.